Пьяное лето (сборник) - Владимир Алексеев Страница 48

Когда его принесли, он был похож на маленького китайского божка с раскосыми глазами.

– Вроде бы он хороший, – сказала жена. – Правда, он хороший?

– Да, ничего, – сказал он.

Когда его развернули, он заплакал, поднимая свои маленькие руки. Жена смотрела на ребенка со слезами на глазах.

– Ты его любишь? – спросил он.

– Да, мне его жалко, – сказала она. Ребенок лежал в распахнутых пеленках. И ему тоже стало жалко это маленькое, теплое, любимое и уже его существо.

– А вдруг он умрет? – подумал он и понял, что вот их уже стало двое, тех, кого он любит.

И тогда он еще подумал, что лучше бы их не было, ибо невозможность дать им то, что ему виделось необходимым, делало его несчастливым.

«Любовь – вот что тяжело». Он так сильно их любил и так боялся их потерять, что подумал: «Лучше бы их не было».

Была зима. Шел снег. И всю ночь ребенок плохо спал, часто мочился, а когда его распеленывали, кряхтел и чихал, как маленький старичок.

Когда ребенок плакал, жалость и страх за ребенка заставляли его с ужасом думать, что вот сейчас с ним что-нибудь случится.

– Ах, горе-то какое, – говорила жена, неумело пеленая ребенка. А он только грустно шутил:

– Жизнь есть жизнь. А смерть есть смерть. Но, если сейчас вдруг умрешь, то и хоронить тебя не на что будет.

И однажды утром он пошел на кухню, снял с полки пустую банку из под кофе, взял старую заржавевшую финку двадцатилетней давности и, поставив ее вертикально вниз острием над крышкой, ударил молотком несколько раз.

«Это ему, – думал он. – Я ему сделаю копилку. Пусть только он живет».

Он подсчитал, что если каждый день откладывать всего тридцать копеек, через десять лет можно купить отдельную квартиру.

«Да, – думал он, – каких-нибудь десять лет – и все в порядке. Он будет жить лучше меня».

Прошло три месяца. Ребенок рос здоровым, он держал голову и уже во всю улыбался: смешно открывая рот, ликовал.

Все родители одинаковы: они стараются вызвать в своем ребенке улыбку. И жена улыбалась и говорила, но уже без слез и жалости, а с радостью:

– Милый, ну скажи – агу.

Ребенок смеялся, и радости у обоих не было предела. А он часто вытаскивал из-под кровати железную банку, открывал ее и со звоном высыпал деньги на стол, были там и бумажки. С грустью пересчитывал их и подходил к окну, смотрел на сугробы, на заснеженные деревья, на мальчишек, играющих в хоккей на льду, и думал о себе и своей жизни.

Потом подходил к телефону, снимал черную трубку, набирал номер, звонил другу. И они разговаривали долго, очень долго – по часу или по два.

– Здравствуй, здравствуй. Как дела?

– На улице снег, – говорил ему друг.

– Да, снег… – говорил он.

И они говорили о том, как пережить эту зиму. Как ее пережить? Как?

И они говорили о том о сем; они говорили о том, как пережить то, что их окружает, и он думал о тех двоих, кого он любил, и чувство собственной вины перед ними делало его несчастливым.

– Ну, ладно, до свиданья, до свиданья, – слышал он теплое дыхание в другом конце города.

– До свиданья, до свиданья, – говорил он.

Когда ребенка принесли из родильного дома, купили кроватку, взяли на прокат коляску, в комнате совсем не осталось места, чтобы ходить. Мать жены, что была полной и неуклюжей, часто ударялась ногами о мебель, и от этого у нее портилось настроение.

Настроение у нее портилось и оттого, что она уставала на работе, и оттого, что ребенок плакал ночью и мешал ей спать. Она спала в углу за шкафом, и от этого у нее тоже портилось настроение. Ей казалось, что она заброшена и никому не нужна.

Это плохое настроение усиливалось и потому (хотя она не признавалась в этом даже себе), что то яблоко, которое она обычно съедала каждый день, теперь съедал ребенок.

У каждого свои маленькие слабости, и у нее была своя: проснуться ночью, взять яблоко и незаметно и не спеша, тихо его съесть.

Все спали, она хрупала яблоком и облегченно вздыхала. И вскоре раздавался ее храп, изредка прерываемый негромким оханьем. Это оханье говорило о том, что жизнь не оправдала ее надежд, и впереди ничего, кроме смерти, не будет.

И когда у нее портилось настроение, она ругалась, повторяя одно и тоже:

– Сколько вам добра ни делай, от вас не дождешься благодарности.

При этом ее губы по-детски обиженно дрожали и она была готова заплакать.

Но плакала не она, а ее дочь. И он успокаивал жену, он говорил, кивая головой на ребенка: «Ты чаще смотри ему в лицо – легче будет».

И жена смотрела в лицо ребенку, улыбалась ему, и ребенок тоже улыбался. А он уходил на кухню, подходил к окну и, прислонившись к холодному стеклу, смотрел на улицу.