Неизвестный террорист - Ричард Фланаган Страница 48

Ник Лукакис посмотрел на почти пустую бутылку Penfolds Bin 128.

– Вкусно? – спросил он.

– Наверное, я бы не стала это пить, если б было невкусно, – сказала Дайана.

Рядом с этой бутылкой стояла еще одна, пустая, из-под Coriole Redstone. «Как это я раньше не замечал, – подумал Ник Лукакис, – что Дайана теперь каждый вечер выпивает по бутылке, а то и больше?» Наверное, дело в том, что пьяной она при Нике никогда не выглядела: двигалась уверенно, вполне устойчивой походкой. Только становилась все более сердитой. Ее гнев стал теперь практически постоянным.

Однако сама она никогда не говорила, что им следует развестись. И он понимал, что последнее решение будет только за ним. И от этого чувствовал себя капитаном горящего судна. Ведь в какой-то момент ему все равно придется признать, что это неравное сражение далее продолжать невозможно. И тогда он будет вынужден сказать: «Наш брак разрушен, все кончено, и нам все-таки придется совершить неизбежное: развестись».

Но пока что рано. Он все еще надеялся – но на что?

– Черт побери, до чего же ты мелочный, ограниченный! – как-то воскликнула в сердцах Дайана. – Впрочем, ты ведь и сам это понимаешь. Сам знаешь, до чего ты порой бываешь занудным, верно?

Да, верно. Он действительно знал, что иногда бывает на редкость занудным и мелочным. Но не всегда же. Иногда он просто не находил слов, чтобы о чем-то рассказать так, чтобы ей это не показалось скучным и мелочным. Они давно утратили умение разговаривать друг с другом. Да и просто быть вместе. То, что еще оставалось, напоминало удары кремня по стали. Сплошной скрежет, боль, ослепительные вспышки. Когда они ложились в постель, он часто говорил ей: «Пожалуйста, Дайана, не надо так меня ненавидеть!» – и повторял это снова и снова, но все равно чувствовал, что она его ненавидит.

Да она и должна была его ненавидеть, и действительно его ненавидела. Эта ненависть стала мерой ее горя и боли; ее правом и ее единственной надеждой на спасение; воплощением ее гордости и достоинства, все эти качества когда-то его в ней восхищали, но теперь они как-то особенно обострились, и ему казалось, что ей хочется все разбить вдребезги, в том числе и эти свои прекрасные качества, и тем самым заставить его понять, что все кончено, что он должен наконец сказать: «Все, мы должны расстаться. Нам с тобой придется развестись».

Но оба не желали этого понимать. Хотя прекрасно знали, что так уж вышло, и хотели, чтобы все это наконец кончилось. И в то же время оба чувствовали, что должны еще немного подождать, и ждали, но при этом, точно дикие звери, угодившие в ловушку, созданную не ими, терзали друг друга, изматывали, даже калечили и все ждали, ждали, ждали.

Их сыновья целыми днями дрались и ругались, и никакие разговоры, которые Ник Лукакис пытался с ними вести, не в силах были, похоже, положить этому конец. Перед обедом он свел их вместе, взял каждого за руку и уже собрался выдать им очередную бессмысленную сентенцию, но вдруг почувствовал, что не может сказать ни слова, ибо неожиданно понял: все их мелкие пакости, вся их взаимная ненависть, постоянные укусы и тычки исподтишка, драки по самым дурацким поводам и осыпание друг друга оскорблениями – это всего лишь подражание ему и Дайане, и на самом деле братья любят друг друга, но ведут себя так, как научились у него, своего отца.

А ведь когда-то он надеялся, что им будет достаточно одной лишь его любви. И ему захотелось рассказать сыновьям об этом. О тех своих надеждах. О своей любви к ним. Однако одной любви им теперь было недостаточно. Да и всегда было недостаточно.

– Пожалуйста, папочка, не плачь, – сказал ему младший сын. – Не стоит из-за этого плакать.