Китай. Искусство есть палочками - Полли Эванс Страница 48

— Это яки разных хозяев, но обычно в семье всего один взрослый мужчина, которому надо работать в поле, поэтому яков пригоняют на общее пастбище, — объяснил мне Кесанг. — А по вечерам они сами расходятся по домам и стучат лбами в дверь, чтобы их пустили.

Ха-ха, вот забавно! Як, который по вечерам сам приходит домой и стучится в дверь: «Эй, хозяева, я вернулся!»

В монастыре мы купили ароматические палочки и зажгли их. Я спросила Кесанга, нужно ли произносить молитву, когда я втыкаю палочки в пепел, и он с жаром ответил:

— Да, конечно! Молись за мир во всем мире.

Я попробовала.

Затем мы посетили близлежащую деревеньку. Кесанг рассказал, что местные жители до сих пор соблюдают традиционный похоронный обряд: разрезают труп на кусочки и бросают в реку.

— Это законно? — уточнила я.

— Разумеется, нет, но это же всего лишь одна маленькая деревенька, так что власти закрывают глаза.

Мы вошли в один из домов, где Кесанг тепло поздоровался с какой-то пожилой женщиной. Она, казалось, тоже обрадовалась, увидев симпатичного паренька, который привел в ее дом иностранку. Мы поднялись по ступенькам на второй этаж, где располагались жилые помещения. Здесь не было окон, и комнату освещали только тлеющие угли в очаге, который постоянно горел в углу. В полумраке старушка засуетилась, заваривая нам чай с маслом. Она носила традиционный костюм: черная шляпа, обвязанная красной лентой, крупные серебряные сережки-кольца, ярко-красная кофта, украшенная золотыми вставками, и синяя длинная безрукавка. На ногах — потертые парусиновые тапочки. Мы с Кесангом уселись на узеньких скамейках вокруг открытого огня и наблюдали, как гостеприимная хозяйка наливает кипящую воду из потемневшего от копоти горшка в высокую деревянную емкость цилиндрической формы, перемешивает жидкость длинной палкой, а потом разливает чай с маслом в потрескавшиеся чашки. Кроме того, старушка предложила нам домашний сыр из молока самки яка — неаппетитные желтые сморщенные кусочки, которые мне почему-то напомнили обрезки ногтей очень пожилого человека. Ногти мне пробовать не доводилось, но, думаю, по вкусу тоже очень похоже. Доброжелательный Кесанг на все лады расхваливал вкус сыра и сам с аппетитом уминал за обе щеки, я же осторожно взяла один маленький кусочек и медленно прожевала его.

Над огнем вялились куски мяса яка. Они сморщились и потемнели. На вид этому мясу было лет сто. Так, наверное, выглядят эксгумированные трупы. К счастью, отведать мяса нам не предложили, с меня хватило и дегустации сыра.

На обратном пути Кесанг рассказал мне о тибетских похоронных обрядах.

— Когда я умру, у меня будут так называемые «небесные похороны», — сообщил он мне, а дальше стал в красках описывать весь процесс: — Сначала плоть отделяют от костей, затем кладут в кулек примерно такого размера, — он сомкнул руки в кольцо перед собой, — и монахи уносят и плоть, и кости в горы.

Я поежилась, но спросила:

— А родные сопровождают… э-э-э… тело?

— Ну, самые близкие родственники — нет, а вот всякие там дяди, тети и двоюродные братья-сестры идут вместе с монахами. На горе монах режет плоть на маленькие кусочки, кровью пропитывает цампу и оставляет, чтобы склевали хищные птицы. А кости тоже измельчают и тоже перемешивают с цампой.

Меня уже подташнивало, а Кесанг заливался соловьем, рассказывая обо всех этих ужасах как о чем-то веселом, без всякого отвращения. Такова жизнь: его народ оставляет трупы на съедение стервятникам, и когда-нибудь его самого тоже ждет такой конец.

— Сначала, — продолжил Кесанг, — прилетает вожак стаи, а остальные птицы ждут в сторонке, пока он не насытится.

— И за какое время они справляются?

— Да минут за тридцать.

Очень кровопролитные похороны, но, с другой стороны, разве лучше сгореть в крематории или гнить под толщей земли? Хотя лично мне представляется ужасным смотреть, как твоего родственника режут на кусочки и скармливают стервятникам. Я спросила Кесанга, бывал ли он на «небесных похоронах».

— Да. Когда мой дядя умер, — ответил он и снова улыбнулся.

Тибетцы вообще относятся к смерти очень спокойно, для них жизнь — это лишь очередной этап, поэтому они с нетерпением ждут следующего звена в цепочке реинкарнаций.

Вернувшись в Чжундянь, мы прогулялись по старому городу. Везде кипела работа. Дома реставрировались, дороги перестраивались, со всех сторон что-то сверлили и пилили, кругом подвывали бетономешалки, а путь нам порой преграждали огромные кучи булыжников. Правительство нашло свою Шангри-Ла и в спешном порядке ремонтировало ее. Те, кто надеялся пополнить свой банковский счет, купили домишки-развалюхи и теперь с грохотом, шумом и треском превращали их в бары, рестораны, отели и магазины. К следующему году городок должен был предстать уже в новом обличье.

Мы зашли в один ветхий домик, которому было около трехсот лет. Здесь жила пожилая чета, которую во времена «Культурной революции» хунвэйбины временно выселили, устроив в доме свой штаб. В итоге супруги потеряли все имущество, кроме одного деревянного горшка, который нам с гордостью продемонстрировали.

На стене висел плакат: Мао Цзэдун, Дэн Сяопин и Цзян Цзэминь. Мне показалось странным, что люди, которые так пострадали при коммунистическом строе, решили повесить у себя дома изображения партийных лидеров. Рядом с плакатом я заметила маленькую выцветшую фотографию, запечатлевшую встречу Мао и молодого далай-ламы. Снимок был сделан в 1950-е годы, еще до того, как отношения правительства и далай-ламы окончательно испортились.

Старик и его жена оба были по национальности тибетцами, потому испытывали глубокое уважение к своему духовному наставнику, но при этом они, казалось, принимали близко к сердцу и идеалы коммунизма. Маленькая выцветшая фотография наглядно демонстрировала всю противоречивость и запутанность симпатий жителей этой части восточного Тибета, лучше, чем выступления всех политиков вместе взятых. Да, тибетцы, разумеется, против оккупации своей территории, но всё не так однозначно. Современное правительство — лишь очередной этап иностранного правления в Тибете, где успели отметиться монголы, непальцы и даже ненадолго англичане, но при этом тибетцы и китайцы не всегда были врагами. Когда в 1717 году китайцы изгнали из Тибета монголов, местные жители тепло приветствовали их и Тибет стал протекторатом Китая; на основе этой договоренности, собственно, двести пятьдесят лет спустя коммунисты и заняли Тибет. Сейчас большинство китайцев искренне полагают, что их «участие» в судьбе Тибета (а вовсе не оккупация) пошло тибетцам на пользу. На Крыше Мира появились школы, больницы, дороги. С другой стороны, далай-лама обвиняет китайцев в культурном геноциде.

— Я уважаю Мао, — сказал мне старик, — и ценю то, что он сделал для Китая, но из всех троих, — он махнул рукой в сторону плаката, — мне наиболее симпатичен Дэн Сяопин, поскольку именно после его реформ мне вернули дом.