Океания. Остров бездельников - Уилл Рэндалл Страница 48

Навещая деревню, он обычно останавливался на ночь в моем, то есть в своем, доме. Ибо официально мое жилище звалось «Маленький дом падре», «маленький» относится к дому, поскольку отец Джошуа был мужчиной весьма внушительных пропорций. Он всегда настаивал на том, что будет спать в прихожей на полу на коврике, который повсюду возил с собой. Когда по утрам я с виноватым видом выползал из своей комнаты, то обнаруживал его еще спящим — он лежал на мешке с рисом под головой, накрывшись сутаной до самого подбородка.

В день Святого Андрея отец Джошуа прибыл на каноэ в сопровождении только что получившего сан дьякона Хилари — пожилого веселого толстяка, который сиял от радости в предвкушении своей первой службы в новом статусе.

Все было готово к празднеству, о котором, за исключением цыплят, только и говорили в последние недели. И нам предстояло насладиться и самой службой, и пиршеством.

Местные политики, пытаясь снискать расположение своих будущих избирателей, прибыли на каноэ, загруженных до самого планшира бесчисленными мешками с рисом, мукой и избирательными обещаниями. Тут же находились картонные ящики с галетами, завернутыми в пластик, чтобы уберечь их от долгоносиков, служивших столь важным дополнением к диете моряков прошлых лет, бумажные пакетики с чаем и несколько мешков с сахаром. Перед праздником две ночи подряд мужчины стояли в каноэ с пиками в руках, зорко высматривая косяки рыбы. Ленивая скаровая рыба всплывала на поверхность, привлеченная светом керосиновых ламп, и тут же оказывалась на дне лодки.

Я в каком-то смысле отвечал за главное блюдо, хотя и против собственной воли. Утром накануне даже пытался прополоть свой крохотный огород, выдергивая бессовестные побеги, которые плотным ковром покрывали всё вокруг, норовя задушить мои посадки и не дать им достичь зрелости.

Мирная пасторальная сцена — я один в джунглях, не считая пары болтливых пожилых какаду, которые, сидя на суку красного дерева, охают и комментируют мои неловкие действия. А я, глядя на них, прикидываю, каково на вкус может быть их мясо и не похоже ли оно на курятину.

Высоко в небе со скучающим видом парит морской орел, как мальчишка на велосипеде в ожидании своих друзей. Затем зевнув, он делает несколько медленных движений коричневатыми крыльями и спускается на верхушки деревьев. Вдруг начинают падать крупные капли, и когда дождь усиливается, я прячусь под широкие листья бананового дерева. С противоположной стороны долины в арке едва видимой радуги появляются две девушки — они бегут через огород Старой Эдит, с виноватым видом прижимая к груди одной рукой папайю. Другой рукой девушки держат над головой пальмовые листья, которые, свисая, прикрывают их тела почти целиком. На таком расстоянии они напоминают двух зеленых жуков, пробирающихся сквозь траву.

Когда тучи, спускающиеся с горного гребня, удаляются в сторону моря, и на небе вновь появляется солнце, я возвращаюсь к своему занятию. От земли поднимаются первобытные испарения. Окружающий меня пейзаж намекает на то, что здесь могут водиться самые фантастические животные — огромные ящеры, передвигающиеся на задних лапах, и дикие звери — полулюди-полуакулы. Я смеюсь при этой мысли, а какаду надо мной горестно вздыхают.

И вдруг без всяких предупреждений где-то в пятидесяти метрах надо мной начинается какое-то шебуршание. Я выпрямляюсь и всматриваюсь вверх, однако мало что могу разглядеть сквозь блестящие кусты чили. С жутким хрустом и треском оттуда вылетает огромный вепрь, который, не раздумывая, бросается на меня и, что еще хуже, на мой огород. Его густая черная шерсть стоит дыбом, по бокам нахмуренной морды завиваются курчавые усы, и вся его внушительная фигура на тонких изящных ножках напоминает пожилого джентльмена, спасающегося бегством от уличных грабителей.

Не стану утверждать, что его вид не произвел на меня впечатления, однако времени на бегство уже не оставалось, даже если бы мне и удалось сдвинуться с места. Поэтому в отсутствии других вариантов я просто опускаюсь на грядку с помидорами. Свинья, пыхтя как паровой каток на сельской ярмарке, продолжает приближаться.

— Отличненько! — скворчит она, несясь по склону по направлению ко мне. — Только этого мне и не хватало. А ну прочь с дороги!

Следом за ней сквозь кусты продираются две худые деревенские собаки — мокрые языки болтаются между оскаленными зубами, а за ними, подскакивая, несутся Хапи и Луки. Одна из собак прыгает на вепря, тот резко сворачивает влево и бросается в сторону ручья. Однако Хапи и Луки не отстают. Я устремляюсь следом, ориентируясь по примятой растительности, и вскоре замечаю впереди охотников и преследуемую ими тварь. Луки уже сидит на спине вепря и размахивает ножом с видом всадника на родео. Собаки, схватив вепря за уши, прижали его к земле, и Луки одним движением вскрывает ему горло. Хапи отгоняет псов от хлынувшего фонтана жаркой крови.

Преследователи срезают лиану с ближайшего дерева и связывают ноги зверю; лишь после этого он устало сдается. Хапи и Луки пропихивают шест между связанных копыт чудовища и с легкостью поднимают его себе на плечи. Они машут мне руками и с торжествующим видом направляются в сторону деревни.

— Счур хороший, мистер Уилл! — хором кричат они, обращаясь ко мне.

Я в этом не сомневаюсь.

Мне было поручено составить подробную программу проведения праздника, однако, поскольку никто не имел ни малейшего намерения следовать указанному мною расписанию мероприятий, она вышла совершено бесполезной. Предполагаемые мероприятия включали традиционные танцы, пение и драматические представления, однако обязательными были лишь два — служба и пиршество.

Именно начала службы я и дожидался, сидя в церковном дворе под тенистыми ветвями дождевого дерева, прозванного так за резные широкие листья, под которыми было удобно спасаться от частых проливных дождей. Во дворе под руководством Этель установили железный котел, чтобы варить переслащенный, черный-пречерный чай, который пили потом в часы празднества.

Несмотря на раннее утро, духота и жара брали свое, — наступал один из тех дней, когда скандинавы предпочитают не выходить из дома. Я пожалел о том, что надел длинные штаны и носки. Однако, посмотрев в сторону деревни и увидев первых прихожан, приближающихся к церкви, я с облегчением понял, что поступил правильно. Исчезли рваные шорты и футболки, запачканные бетелем, которые обычно носили мужчины, не осталось и следа от занавесок со следами младенческих слюней, в которые обычно заворачивались женщины. Вместо этого мужчины облачились в аккуратные черные шорты и белые рубашки, а женщины — в цветастые платья и соломенные шляпки. Я улыбаюсь, здороваясь со всеми, снимаю туфли и вхожу под своды церкви, где царит относительная прохлада.

Купель, наполненная свежей водой, пододвинута к алтарю. Отец Джошуа в своем белом одеянии все еще стоит на улице, наслаждаясь бетелем и длиннющей сигаретой, явно намереваясь совершить за этот приезд целый ряд своих обязанностей.

Неф украшен цветами, а зелень, спускающаяся со стропил до боков скамей, создает поистине библейскую пальмовую дорогу. Над алтарем на двух лесках висит огромный венок в форме сердца, сплетенный из гибискуса и красного жасмина.