Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов Страница 48

– Сейчас выскочим на Солонянку, – крикнул Санька. – Тут кругом старые покосы. Откажет двигатель – сядем.

Но речка почему-то не появлялась. Слева мелькнула узенькая полянка, и вновь под капот поползли деревья. И хотя двигатель по-прежнему работал ровно и надежно, Храмцов почувствовал: еще немного – и он остановится. Едва он о том подумал, как мотор, до этого тянувший их над лесом, вдруг, будто заглотив кость, закашлял, задергался и смолк. Санька физически ощутил звенящую тишину, которая одним махом, словно топором, рассекла полет на две части, превращая последнюю в дурной сон, делая секунды длинными и невесомыми. Он резко, одним движением, развернул самолет в сторону поляны, пролетая которую, оставил в памяти так, на всякий случай.

Ему казалось, самолет разворачивается медленно, отяжелевший капот чертил по косо набегавшим деревьям плавную кривую. В последний момент, когда поляна наконец-то помчалась навстречу, он выпустил закрылки. Самолет остановился напротив берез, выбежавших навстречу, словно женщины с поднятыми вверх руками.

Санька выскочил из самолета и, подминая траву, забежал вперед, заглянул в двигатель. Все было на месте, мотор остывал тихо, потрескивали полосатые рубчатые цилиндры. И тут силы покинули его. Он присел на теплое самолетное колесо, пробив в густой траве узкую колею, оно напоследок согнуло березку, и она, точно ребенок, выбросив вперед ветки, лежала ничком на земле, разметав в разные стороны тугой, шелковистый пырей. Было непривычно тихо, где-то над головой звенел жаворонок. Время потеряло счет, он не ощущал его. Храмцов впервые посмотрел на все с какой-то огромной высоты, на которую не заберешься даже на самолете. Только сейчас он понял – мимо чего он прошел, хотя то, что случилось, должно было случиться. Все шло к тому.

«Ничего, оказывается, нельзя предугадать заранее. Хорошо еще, что целы сами, цел самолет. Даже не верилось. Откажи двигатель секундой раньше или чуть позже…»

Храмцов зашел в самолет, включил радиостанцию. Все работало.

– Не торопись, командир, – остановил его Карасев. – Митасов тут же переполох поднимет. Может, еще выкрутимся.

На поляну выехал лесовоз. Из кабины высунулся шофер, раскрыв рот от удивления, смотрел на самолет.

– Слушай, парень, эта дорога на станцию? – спросил Храмцов.

– Хо, паря, станция вон где. – Шофер махнул рукой в сторону. – Эта дорога на Шаманку. До станции километров двадцать будет, а то и больше.

– А ты, случаем, не туда едешь? Может, возьмешь одного?

– Нет. Мне не по пути. Я в Шаманку еду.

И тут Саньку будто ударило: что, если попросить бензина у шофера? Машина «Урал» работает на девяносто третьем. Ведь работают «жигули» на авиационном бензине. Почему бы не попробовать наоборот? Поляна ровная. Литров двадцать хватит, чтоб долететь до Старой Елани.

– Слушай, парень, мы тут блуданули чуток, не займешь нам бензина литров двадцать?

– А подойдет? – недоуменно спросил шофер, оглянувшись на самолет.

– Должен. У нас осталось немного, смешается. Дотянем.

– А не упадем? – тут же взбодрился подошедший Лахонин.

– Долетим, – подтвердил Храмцов. – Это же не керосин.

– Займи, парень, я тебе верну. Вдвойне верну. Знаешь совхоз «Рассвет»? – торопливо проговорил Лахонин. – Приедешь, я тебе хоть бочку налью.

– Мне не жалко, – ответил шофер. – Только как заправлять? Ведро есть или свое дать?

Пока Карасев сливал из машины бензин, Храмцов пошел проверить поляну, посмотреть, нет ли ям или канав.

Узким клином поляна полого опускалась в мелкий березняк. И чем дальше он уходил от самолета, тем выше и гуще становилась трава. С тугим выхлестом обхватывал колени пырей, заплетал ноги, бордовой картечью билась в грудь кровохлебка. Около лица вилась мошка, кругами, словно тяжелые бомбовозы, ходили пауты, садились мягко, но жгли больно и зло.

За березняком началось болото, под ногами глухо и невнятно зачавкало. Храмцов остановился. К нему шел Лахонин, топал ногой по земле, пробуя ее на прочность. «Не ногой надо, головой», – со злостью подумал Храмцов.

– А здесь гусениц нет, – удивленно сказал Лахонин. – Странно.

– Здесь лебеды и полыни нет, – не глядя на директора, ответил Санька. – Вот и нет гусеницы.

Молча вернулись к самолету. Карасев уже ждал их. Несколько раз, точно примеряясь, проехали на машине взад и вперед по поляне. Взлететь можно было только в сторону березняка, с другой стороны мешал лес.

– Давай сольем химикат, – предложил Карасев. – Иначе зацепим.

– Придется, – подумав, ответил Санька. – Как только запущу двигатель, ты открой кран.

Чихнув пару раз, двигатель запустился. Храмцов чуть добавил газ, и двигатель ответил ему густым нарастающим ревом так, как и должно было быть, если бы в баках был родной авиационный бензин. И, зарулив в самый конец поляны, там, где, ожидая взлета, стоял бензовоз, набрав в грудь воздуху, Санька дал мотору взлетный режим.

Самолет оторвался в самом конце поляны. Через минуту облегченно загудел ветряк, кончился химикат, и Карасев закрыл кран. И когда впереди выросли деревья, Храмцов уже смело взял штурвал на себя, и самолет, освободившись от груза, быстро набрал скорость, полез от земли вверх. Его стало болтать из стороны в сторону. Только тут Санька заметил, как по полям шел шквал. Крутилась на взгорках пыль, качались макушки деревьев.

– Гроза подходит, – сказал Карасев. – Посмотри, сверкает.

Закрывая собой полнеба, со стороны Саян подходила гроза. Угольно-черное брюхо ее тащилось по земле. Время от времени там происходило короткое замыкание, и все озарялось лиловым светом. Они успели сесть до грозы, техники быстро привязали самолет.

– Считайте, сегодня два раза в рубашке родились, – сказал Санька Лахонину. – Опоздай чуток, сидеть бы нам на поляне.

Тот молча посмотрел на Храмцова. Чувствовалось, ему неприятно, что из-за него они попали в такой переплет.

Дождь хлынул разом, точно где-то опрокинулась огромная чаша с водой. Гроза продолжалась весь день, не утихла она и к ночи. Храмцов лежал, смотрел в темное окно, слушал дождь. Молния выхватывала темные проемы окон, печатая на стенах решетку окон, длинную, похожую на грушу лампочку, стоявший вблизи тополь, высвечивая комнату холодным мертвящим светом, и Саньке казалось, что тополь хочет спрятаться от грозы в доме. Он вспомнил: в детстве он думал, что грозы ходят по небу, как поезда по расписанию, и за год, обогнув земной шар, появляются вновь в одном и том же месте.

Восстанавливая в памяти полет с Лахониным, он вдруг с ужасом осознал, что все висело на волоске, та цепь счастливых случайностей – поляна, машина, бензин – в любой момент могла разорваться. Окажись на поляне случайно канава, не будь машины или не тот бензин – все шло по самому краешку и пока сходило с рук. Он стал даже подумывать, что каждому человеку в любой ситуации, может быть, в жизни вообще, дается два шанса, например, как в пилотском свидетельстве два талона, первый и последний. Может быть, сегодня он использовал последний, больше не осталось, как будто его сняли с гарантии. Теперь уже задним умом он понимал – полетел зря. Директор наобещал за этот полет, но он-то терял гораздо больше. Случись что, его бы выгнали из авиации с треском, и тот же Лахонин не взял бы его к себе шофером. Он знал, директор об этом полете будет молчать, Карасев тоже. Это в их же интересах. Но слишком много следов они оставили, и это беспокоило его. «Хорошо, гроза началась, дождь смоет все следы», – думал он.