Только для голоса - Сюзанна Тамаро Страница 48

Так вот, о крови. В тот день, как ни странно, за столом ничего не произошло, то есть меня так и оставили «кривым», каким я был доселе, и продолжили разговор о больничных делах. Ничего не случилось ни тогда, ни на следующий день, ни позже. И я уже совсем было успокоился, думая, что пронесло.

Потом однажды утром — в воскресенье, когда мама была на дежурстве, — он вошел ко мне в комнату, разбудил и сказал: «Вставай, поехали на рыбалку!»

Рыбалка — это его страсть, но он не любил рыбачить в открытом море, потому что оно пугало его; он предпочитал быстрые горные реки. «Нет ничего лучше рыбной ловли, для того чтобы расслабиться», — обычно говорил он.

Я оделся, взял свою белую тетрадку и последовал за ним. Часа два мы провели в пути и наконец оказались в небольшой пустынной долине. Вокруг не видно было ни души, только громко шумел ручей, бежавший по камням. Он почти все время молчал, а если и говорил, то как-то чересчур сдержанно. Выбрав место для рыбной ловли, он достал свою удочку, а потом и другую, поменьше, и передал мне. Я тотчас возразил, мол, нет, спасибо, мне не хочется ловить рыбу, но тут должно быть много разных птиц: мартин-рыболов, балерина, водяной дрозд. Словом, я куда с большим удовольствием просто посидел бы в стороне на камне. Но он настаивал, говорил, что одно не исключает другого, можно и рыбу удить, и птиц спокойно разглядывать. Это даже удобнее, ведь нужно сидеть тихо, не двигаясь. Он уговаривал меня еще некоторое время. Настаивал, а я все возражал, мол, спасибо, не хочу, но вдруг заметил, как глаза его зло сверкнули, и тогда согласился.

Он нацепил фальшивых мух, закинул обе удочки и показал, куда сесть, сказав: «Сиди тут!» А сам поднялся немного выше по склону и оттуда крикнул: «Почувствуешь, что клюет, дерни на себя». Он замолчал, я тоже не проронил ни слова.

Я даже подумал, что он, видимо, прав — это занятие и в самом деле очень успокаивает нервы, — как вдруг моя удочка сильно дернулась, едва не вырвавшись из рук. Я с трудом удержал ее и, как только она остановилась, принялся крутить барабан.

Он поспешил мне на помощь, и мы стали тянуть вместе. Наконец, немало потрудившись, мы вытащили на берег огромную форель. «Молодец!» — похвалил он. И я тоже порадовался. И даже улыбался, пока рыба, потрепыхавшись в воздухе, не упала на землю рядом с нами. Она вся сверкала на солнце, но вскоре ее чешую облепил сор. Рыба вертелась на земле, крутясь с боку на бок, словно внутри у нее срабатывала какая-то пружина. Посмотрит на меня одним глазом, потом, подскочив, посмотрит другим. Зрачок был маленький, черный, и к нему прилипла соломинка. Мне показалось даже, что рыба могла бы увидеть меня, но из глаза торчал крючок и лилась кровь — вокруг все было залито ею. Я отвернулся и сказал: «Теперь ведь ее можно бросить обратно в воду, не так ли?» Едва я произнес это, как он схватил меня за подбородок и рванул к себе. «Ты ведь знаешь, — заговорил он, — что рыбу ловят для того, чтобы съесть». В наступившей тишине я услышал, как пролетела балерина. Тогда он взял камень, протянул его мне и приказал: «Убей ее!» Я промолчал и уронил камень. Он подобрал его и снова вложил мне в руку. Короче, это повторилось несколько раз. Наконец он тихо произнес: «Какое же у меня должно быть терпение». Но я чувствовал, что терпения у него остается все меньше и меньше. И действительно, в конце концов он дал мне такую затрещину, что я свалился на землю. Лежа, я смотрел, как он долбит камнем рыбью голову. Когда же та превратилась в кровавое месиво, из которого торчал крючок, я подумал: «Все кончено». Я собрался было подняться, но тут он достал из кармана нож и отрезал рыбе голову. Потом направился ко мне, держа эту голову так, что кровь и какие-то желтые внутренности стекали у него между пальцев. Я не понимал, что он задумал, но все равно вскочил. Однако было уже слишком поздно. Одной рукой он ухватил меня за шиворот, а другой вмазал мне в лицо расплющенную рыбью голову.