Лимон - Кадзии Мотодзиро Страница 48

Ёсида также мучило то, что у этой тревоги были последствия. Кто-то должен был сходить за врачом, и кто-то должен был сидеть ночью у его постели. Ему было тяжело попросить человека, закончившего свой рабочий день и собиравшегося уже ко сну, сходить за врачом, жившим в половине ри от его дома по проселочной дороге. Или же попросить мать, которой уже было за шестьдесят, посидеть ночью у его постели. Когда наступал момент и Ёсида намеревался решительно попросить об этом, он сталкивался с вопросом: как заставить непонятливую мать понять всю тяжесть его положения? — Нет, даже если он сможет ей об этом сказать, мать примет это со свойственным ей спокойствием, а человек, которого он попросит сходить за врачом, возьмется за поручение с большой неохотой, и тогда страдания Ёсида окажутся напрасными, как попытка сдвинуть высокую гору с места пустыми фантазиями. — Но все же, почему появляется эта тревога? А точнее, почему тревога влечет за собой тревогу? Он думал о том, что все уже заснули и вряд ли найдется кто-то, чтобы вызвать ему врача, а также о том, что заснула его мама, и он остался один на один с долгими одинокими ночными часами, а еще о том, что если в ночи его непонятная тревога обретет хоть какую-нибудь форму, он не сможет больше ничего сделать. Поэтому, закрывая глаза, он спрашивал себя: «Терпеть или попросить?», понимая, что кроме этого выбора у него нет иного решения. Даже если он сможет почувствовать в себе, хотя бы неясно, другое решение, в том безвыходном положении, в котором оказалось и его тело, и его душа, ему будет еще труднее отказаться от своего заблуждения, и в результате страдания, связывающие его по рукам и ногам, будут лишь множиться. В конце концов, он не сможет терпеть эти страдания и примет окончательное решение: «Чем так мучаться, лучше сказать». Однако в этот самый момент его охватит чувство безысходности, и беспечное существование матери, садящей подле, будет выводить его из себя. «Она так близко, почему же я не могу сделать так, чтобы она меня поняла». Ёсида захочется извлечь свою боль из груди и швырнуть ей в лицо, чтоб только избавиться от своего раздражения.

Однако, в конце концов, и это сведется к жалобам, слабым и трусливым: «Как тяжело, как плохо!». Если задуматься, это будет не столько слабостью, сколько подсознательным желанием человека, оказавшегося в безвыходном положении, обратить на себя внимание, когда что-то случится посреди ночи. Ему неизбежно останется терпеть бессонные и одинокие ночи.

Много раз Ёсида думал: «Мне бы хоть просто спокойно поспать». Будь у него хоть надежда заснуть этой ночью, он бы не страдал, несмотря на всю свою маяту. Самым тяжелым было то, что он не мог ни днем, ни ночью уповать на сон. Чтобы хоть немного справиться с болью в груди, Ёсида сидел в постели и день и ночь. И сон, казалось, не имеет к нему никакого отношения, как слабый солнечный свет, который то появляется, то исчезает в небе в дождливый день. Как бы ни устала его мама, ухаживая за ним весь день, с приходом ночи она всегда сладко засыпала, казалось, что ей хорошо, и в этом Ёсида видел ее черствость по отношению к себе. В конце концов, говорил он, пришло время и мне заснуть, — и продолжал свои попытки.

Как-то раз вечером в комнату Ёсида проскользнула кошка. Раньше эта кошка всегда спала в постели Ёсида, однако с тех пор, как он заболел, он просил не впускать ее сюда, сказав, что она ему мешает. Когда Ёсида вдруг услышал знакомое «мяу» и увидел, как кошка вышагивает по комнате, то не мог сдержаться и разволновался. Он думал позвать маму, которая спала в соседней комнате, однако она уже два или три дня тоже лежала в постели, кажется, с гриппом. Ёсида подумал, что уход нужен и ему, и ей, и предложил вызвать сиделку. Мать категорически отказалась, настаивая на своем: «Раз ты терпишь, значит и я смогу». Ёсида стало тягостно на душе, и предложение так и не осуществилось. И теперь Ёсида не мог разбудить маму из-за какой-то кошки. Ёсида думал об этой кошке и спрашивал себя: «Я знал, что такое может случиться, почему же я так нервничаю?» Он не мог не возмущаться, потому что жертва, которую он принес, разволновавшись, оказалась совершенно бессмысленной. Он понимал, что от его раздражения ничего не изменится. Однако выгнать ничего не понимающую кошку в его нынешнем состоянии, когда он почти не может шевелиться, было трудной задачей.

Кошка добралась до подушки Ёсида и хотела, как обычно, проскользнуть через распахнутый воротник его ночной сорочки. Щекой Ёсида почувствовал, что нос у кошки холодный, а шерсть мокрая от инея на улице. Ёсида повернул шею и запахнул ворот рубашки. Кошка быстро забралась на подушку и попыталась просунуть голову в другую щель. Ёсида одной рукой оттолкнул морду кошки. От безвыходности он сделал это грубо, оскорбляя чувства кошки к хозяину, он хотел, чтобы это животное, которое понимало только язык наказаний, почувствовало недоверие и оставило свои попытки. Стоило ему только вообразить, что это ему удалось, как кошка медленно вскарабкалась на одеяло, свернулась клубком и принялась вылизывать шерсть. Столкнуть ее с этого места Ёсида уже не мог. Дыхание стало тяжелым, словно он ступал по тонкому льду. Растущее раздражение вынуждало его принять решение: позвать мать или что-то предпринять самому. Возможно, он смог бы терпеть и дальше. Однако он понимал, что в таком случае лишится возможности заснуть или хотя бы забыться. Сколько это продлится, зависит теперь от кошки и от матери, которая неизвестно когда проснется. От этих мыслей ему стало казаться, что он ни за что не больше не может так по-дурацки терпеть. Чтобы разбудить маму, ему придется подавить свои чувства и прокричать несколько раз, и одно это вызвало в нем тягостное чувство. — Впервые за последние несколько дней Ёсида стал медленно подниматься. Он перевернулся в постели и крепко схватил кошку, спящую на его одеяле. Даже от такого незначительного движения в Ёсида заколыхались волны беспокойства. Однако Ёсида уже ничего не мог поделать, поэтому он отбросил кошку в угол комнаты со словами: «Не беспокой меня больше». А затем вернулся в постель, тяжело перехватывая воздух из-за того, что только что поддался искушению.