Путешествия по Европе - Билл Брайсон Страница 48

Я с нетерпением ждал, когда попаду в Болгарию. Она была самым интересным, хотя и не самым комфортабельным из мест, которые мы с Кацем посетили.

Я помнил Софию как город, начисто лишенный ощущения времени. В нем не было никаких признаков, которые намекали бы, какое на дворе десятилетие: редкие машины на дорогах, одежда людей, вид магазинов и домов — все было до смешного старомодным.

В Софии есть огромный темный универмаг, называемый ЦУМом, раскинувшийся на пять этажей и торгующий товарами, произведенными после 1938 года массивными радиоприемниками, большими толстыми авторучками, паровыми стиральными машинами и тому подобными вещами. Я помню, как в отделе радиотехники стоял в толпе людей, смотревших по телевизору историческую драму, в которой два актера с бородами, заложенными за уши, разговаривали в кабинете, стены которого были нарисованы на холсте. У телевизора был четырехдюймовый черно-белый экран, но тем не менее он привлекал толпу.

Я прибыл в софийский аэропорт в начале десятого. Пункт обмена валюты был закрыт, а поскольку получить болгарские деньги за пределами Болгарии невозможно, я оказался без гроша в кармане. Я разбудил шофера, спящего в такси перед входом, и спросил его, не отвезет ли он меня в город за пять долларов. Это было явно незаконно, но он очень обрадовался твердой валюте и отвез меня в город за десять долларов. Его машина, старый «Москвич», двигалась, видимо, на тяге коптящих голубых выхлопов. Через каждые три метра «Москвич» останавливался, затем раздавался новый выхлоп, и он проползал еще три метра. Наша машина была на улице почти единственной.

Он высадил меня на площади Ленина, около «Шератона» , самого большого отеля, — мне сказали, что это единственное место в Софии, где можно остановиться. За пару лет до этого он назывался «Балкан», но затем его купила компания «Шератон» и проделала огромную работу по его обновлению. Теперь это был сплошной сверкающий мрамор и плюшевые диваны.

Девушка в регистратуре объяснила мне систему расчетов в валюте, которая оказалась очень сложной. Одни рестораны, бары и магазины принимали только твердую валюту, другие только болгарские левы, а некоторые — и то, и другое. Я мало что запомнил и вышел погулять. На площади была большая скульптура Ленина. Напротив нее высился ЦУМ, такой же огромный, каким я его запомнил, и в нем такие же толпы народа. Рядом выделялось массивное здание Коммунистической партии, которое толпа в свое время разграбила и чуть не сожгла.

Утром я пошел по залитой солнцем улице, на которой ни один магазин еще не был открыт, но перед большинством дверей уже выстроились длинные очереди. Я знал из газет, что люди в Болгарии занимают очередь за молоком в полпятого утра, что цены на некоторые товары подскакивают на 800% в год, что у страны 10, 8 миллиардов долларов внешнего долга, а денег в центральном банке хватает только на то, чтобы покрыть семь процентов импорта, но ничто не подготовило меня к зрелищу нескольких сот людей, растянувшихся на целый квартал, чтобы купить батон хлеба или несколько унций костей.

Когда магазины открылись, в дверях появились мускулистые мрачные типы, которые пропускали покупателей по одному. Полки были почти пусты. Товары продавали прямо из коробок, стоявших на полу, а когда они пустели, двери, очевидно, закрывались, и оставшаяся часть очереди оставалась ни с чем. Я видел, как одна женщина вышла из булочной с маленькой буханкой хлеба и немедленно встала в другую длинную очередь к мяснику. Им, очевидно, приходилось проделывать это каждый день. Такая жизнь.

Ничего подобного в 1972 году не было. Тогда магазины были полны товаров, но ни у кого не было денег покупать их. Теперь все сжимали в кулаке деньги, но тратить их было не на что.

Я зашел в магазин под названием 1001 СТОКИ. Там не было организованной очереди, просто неимоверная давка возле двери. Я не столько вошел внутрь по собственному желанию, сколько был внесен толпой. Внутри люди окружили единственную стеклянную витрину, они размахивали деньгами и требовали к себе внимания. Все остальные витрины в магазине были пустыми, хотя за ними стояли продавцы. Через головы людей, я попробовал разглядеть, за чем так давились люди; это была всякая дребедень — пластиковые столовые приборы, маленькие стеклянные пепельницы, тарелки и блюда из фольги, которые на Западе вы получаете бесплатно, когда покупаете что-нибудь, согретое в духовке.

Я отправился в ЦУМ, опасаясь худшего, и мои опасения немедленно оправдались. Целые отделы были совершенно пустыми, включая мою любимую секцию телевизоров. Самый главный универмаг в стране не мог предложить своим покупателям ни одного телевизора, радиоприемника или другого электроприбора. В одном отделе трое продавщиц стояли возле картонной коробки, в которой лежала кучка полотенец, в другом одна-единственная девушка-продавщица старалась удержать толпу людей — здесь «выбросили» какой-то желанный товар. На третьем этаже на один из прилавков только что прибыла большая коробка, полная носков — сотни и сотни носков, все грязно-горчичного цвета, все тонкие, хлопчатобумажные, одного размера, и все в связках по дюжине — и люди покупали по две связки. Я полагаю, они покупали все, что можно было купить, а уж потом думали, что с этим делать — подарить свекру на Рождество, поменять на мясо или вознаградить соседа за то, что тот отстоял вместо них в очереди.

Самым грустным был отдел игрушек. Единственная полка была уставлена невыразительными мишками из синтетической шерсти, двумя дюжинами пластмассовых грузовиков с погнутыми колесами и синими трехколесными велосипедами, побитыми и поцарапанными.