Одинокому везде пустыня - Вацлав Михальский Страница 48

Прибыл сам генерал-губернатор.

Прибыл муфтий*.

Прибыл кади**.

В зале заседаний уже хозяйничали пятеро адилей*** с такими важными физиономиями, что сразу было понятно - и губернатор, и муфтий, и кади, и собравшиеся на галереях в соседнем зале царьки племен - никто, главные - они, адили, писари: как запишут, так и будет. Они ведут протокол допроса и со слов кади составляют обвинительный акт, так что с ними действительно шутки плохи.

Генерала-губернатора усадили в не предусмотренное церемонией кресло, очень похожее на трон, - старались… Посередине - кади, слева - муфтий, справа - губернатор - такая была дислокация власть предержащих. У входа в зал суда на специальной круглой табуретке сидел привратник в белом, и в руках у него была маленькая палочка - некий символ охраны судебной власти.

Наконец ввели туарегов. Все пятеро были в длинных груботканных серовато-белых рубашках, похожих на саваны, и босиком, руки связаны за спиной, головы покрыты подобием тюбетеек, которые напялили на них уже перед входом в зал суда. Двое адилей помоложе расстелили на полу перед туарегами длинную циновку, и те встали на нее на колени, а потом привычно сели себе на пятки. Эти черные пятки обреченных на казнь туарегов окончательно привели Марию в чувство, самообладание вернулось к ней настолько, что она даже попросила девочек не сжимать ее слишком сильно.

Губернатор сидел в похожем на трон кресле очень скромно и значительно, на лице его застыла маска благожелательности и вместе с тем некоей отчужденности - всем своим видом он показывал свое невмешательство в судебный процесс, свою незаинтересованность в каком бы то ни было давлении, свой полный и вполне осознанный нейтралитет.

Муфтий - болезненный старичок лет семидесяти, казалось, засыпал каждые пять минут слушания, на нем был красный кафтан, зеленая мантия и пурпупное покрывало на голове - все это вместе выглядело довольно странно, но внушительно.

Суд вел кади племени туарегов, его просторные одежды были трех цветов - белого, серого, черного, а на голове - огромный круглый тюрбан, покрытый белым полотном до пояса, как бы помещающим судью в своего рода раковину. Он говорил очень тихо, так, как говорят люди, привыкшие, чтобы другие улавливали каждое их слово. Тихо и медленно говорил, вольготно сидя на зеленом диване со множеством зеленых подушечек, а диван тот стоял на помосте у стены квадратного, выбеленного известью зала, прямо напротив огромной двустворчатой настежь распахнутой двери, за которой сидели на двух крытых галереях многочисленные приглашенные, как правило, царьки различных племен (суд-то шел учебно-показательный, чтобы никому больше неповадно было разбойничать в Тунизии).

Дело туарегов было известно всем и, в общем, предрешено.

Туареги не стали запираться и сразу признали свою вину, чем разочаровали многих своих болельщиков, поскольку теперь весь процесс сводился только к показаниям Марии да к обвинительному заключению кади, у которого тоже не оставалось никакого выбора… К тому же дело усугублялось еще и тем, что в осыпи, за которой успела скрыться на своем авто Мария, действительно нашли аж целых четыре пули от туарегских винтовок и экспертиза все подтвердила - стреляли именно из этих винтовок, именно этими пулями. В случае попадания любая из них могла убить Марию. Правда, пуль нашли четыре, а туарегов было пять - значит, для кого-то одного оставалась лазейка… Но гордые туареги не захотели ею воспользоваться, никто из них не сказал, что он, например, не успел выстрелить… Каждый взял вину на себя, каждый из пятерых повел себя достойно.

А когда давала показания Мария, туарегский кади оговорился и предоставил ей слово на туарегском языке. Мария начала свою речь также по-туарегски, чем вызвала переполох у слушателей и крайнее удивление кади.

- Вы говорите по-туарегски, мадемуазель? - растерянно спросил кади по-французски.

- Я говорю на том языке, на котором меня спрашивают, - отвечала Мария также по-французски.

- Можете говорить по-французски, - сказал кади.

- Если вы разрешите, я буду говорить по-арабски, - сказала Мария по-арабски, - в знак уважения к народу, для которого этот язык является языком общения разных племен, - церемонно предложила она. Она уже полностью справилась с охватившим ее приступом страха и чувствовала себя уверенно.

- Хорошо, - согласился кади.

Она говорила, а на галереях шушукались: "Какой туарегский! А какой чистейший арабский! О, Аллах! Вот это женщина!"

На лице губернатора просияла торжествующая улыбка.

Арабское правосудие всегда рядом с религией. Простота и ясность ведения дел в арабском суде делают его достаточно скорым. Кади приговорил туарегов к смертной казни через расстрел. Муфтий утвердил приговор. И сразу же перешли к исполнению…

Пятерых туарегов вывели из зала суда, потом со двора мечети, и они молча пришли к оврагу, на кромке которого и выстроили их рядком. С боков все было оцеплено зуавами, а за спинами приговоренных зиял такой глубокий каменистый овраг, с такими крутыми склонами, что даже у раненого не оставалось никаких шансов на спасение. А метрах в двухстах за оврагом блистала в лучах холодного солнца высокая отвесная стена выработанной каменоломни, как будто нарочно предназначенная для тех пуль, что пролетят мимо целей.

Тридцать стрелков, по шесть на каждого приговоренного, выстроились напротив туарегов, лицом к лицу.

Генерал-губернатор и Мария при нем, чуть поодаль Хадижа, Фатима, доктор Франсуа, туарегский царек Иса, другие царьки кучкой теснились метрах в двадцати от места казни, а народ гудел за оцеплением, гудел тяжело, страшно, но, как только кади откашлялся, чтобы зачитать приговор, народный гул мгновенно затих. И в абсолютной, в оглушительной тишине кади зачитал приговор сначала по-арабски, а потом по-французски.

Офицер, командовавший стрелками, приказал:

- Готовьсь!

Стрелки вскинули винтовки, вразнобой клацнули взведенные затворы, и в ту же секунду, издав гортанный отчаянный крик, Мария бросилась вперед, успела добежать до офицера и, сорвав с головы белый платок вместе с белой вуалью, бросила его между палачами и приговоренными. Толпа ахнула, застонала, как будто подломилось гигантское дерево и упало с шумом листвы.

По мусульманским законам казнь была приостановлена - жест Марии означал, что она прощает туарегов и просит для них помилования.

Командовавший стрелками офицер растерялся, растерялся и кади, но тут губернатор поднял руку и вышел вперед.

Народ смолк.

- Чего хочет женщина, того хочет Бог! - сказал губернатор по-французски. - Я присоединяюсь к ее просьбе и прошу высокий суд помиловать виновных!

Один из писарей громко провозгласил слова губернатора на арабском. Толпа вскричала, рухнула на колени и вознесла молитву Аллаху.

А туареги как стояли в ритуальной предсмертной позе (левая рука вдоль туловища, правая ладонь у лба, и указательный палец нацелен в небо - дескать, будь как будет, как угодно Аллаху), так и остались стоять в оцепенении.