Спокойный хаос - Сандро Веронези Страница 48

Карло смотрит на меня и улыбается, снова протягивает мне опий. Он наркоман. Я это знал, но одно дело знать, а совсем другое видеть все собственными глазами, это сильно бьет мне по нервам. Карло — наркоман. В голове у меня сейчас царство холода — все замерзло. Слово наркоман замерзло, и я снова становлюсь моим отцом, слово «отец» леденит арктическим холодом, да, но тогда он был прав, — замороженная правда — потому что это истина, всегда это было истиной: легкие наркотики влекут за собой сильнодействующие, это ведь так просто, само собой разумеется, мои сыновья, черт их задери, вы только на них посмотрите: один смутьян, а другой смиренник, как это так, сволочи они этакие, будь они трижды прокляты, могли с этим не соглашаться?

Знаешь, какие были самые прекрасные моменты в моей, жизни? Что ты сказал? Я у тебя спрашиваю, знаешь ли ты, какие были самые прекрасные моменты у меня в жизни? Стоп, всем стоять на месте: это просто телепатия какая-то, как это, черт подери, Карло дога… Ты помнишь, мама нас водила в парк, в Вилла Челимонтана? Помнишь, я садился на качели, а ты начинал закручивать веревки? А мама нам строго-настрого запретила это делать, но мы выжидали, пока она отвлечется, и ты начинал закручивать веревки, ты крутил их до тех пор, пока мне уже некуда было деваться и приходилось наклонять голову, и вот так, согнувшись в три погибели, я ждал, пока ты не закрутишь до конца не отпустишь их. Веревки раскручивались, а я на качелях крутился вокруг своей оси, я крутился все быстрее и быстрее, быстрее и быстрее, помнишь? А когда мама это замечала, было уже слишком поздно, она уже не могла остановить ту воронку, вращающуюся с бешеной скоростью, а когда веревки раскручивались до конца, после последнего рывка по инерции они начинали закручиваться в противоположном направлении, но только чуть-чуть, а потом снова раскручивались и закручивались в другую сторону, и так далее до тех пор, пока качели не останавливались, а мама, рассердившись на наши шуточки, не уводила нас домой. Ну вот, когда веревка в первый раз раскручивалась до упора, в тот самый момент резкого рывка, до того как они начинали закручиваться в обратном направлении: именно этот момент был для меня поистине фантастическим, больше никогда в жизни мне не довелось пережить подобные ощущения, в такие моменты у меня было все, что мне нужно в жизни: исполинская, неукротимая сила, скорость, страх, а значит и смелость, и адреналин, а после стольких витков этой бесконечной карусели я просто ошалевал, голова у меня шла кругом и, естественно, я не соображая ни хрена, а в момент рывка, все эти ощущения, десятикратно увеличиваясь, становились просто невыносимыми, понимаешь? Они были настолько интенсивными, что я чувствовал себя взрослым, взрослым и великим только потому, что я был способен испытывать накал подобных эмоций и сдерживать их. Сотни раз я искал эти ощущения в серфинге, в прыжках с парашютом, в банджи-джампинге, в наркотиках, хотя что-то такое подобное мне и удавалось почувствовать — я ощущал в себе силу, испытывал ошеломление и дикий страх, и адреналин бил ключом, — но все равно чего-то такого там мне не хватало. Ты скажешь, что мне не хватало детского восприятия, но я тебе могу гарантировать, что это не так, могу тебе гарантировать, что, когда ты бросаешься в пустоту с самолета или когда в первый раз вдруг бухнешь дикую дозу сильнющей незнакомой наркоты, ты снова становишься ребенком. Нет, дело не в этом. Все гораздо проще: того, чего мне не хватает, просто больше нет. Мне не хватает тебя, мне не хватает мамы.

Тишина.

Минуточку, минуточку. Почему это вдруг Карло мне это говорит? Как это ему удалось прочесть мои мысли? Тишина. Судьбоносная — я просто не знаю, как это можно назвать по-другому — тишина. Странно, но неожиданно для себя я уже не могу различить, где он, а где я. Черт тебя побери, Карло, какое удивительное ощущение, в какой-то момент мне кажется, что я почти стал тобой. Я хорошо вижу все окружающие меня вещи: телевизор, диван, книжный шкаф, но не могу отделить себя от тебя. Это опиуха. Нет, перестань, ты ведь не сухарь и не поверхностный человек: это один из тех моментов, и опий тут ни при чем. А я тебе говорю, что это опий. Да, что тебя заело, что ли, опий, да опий, мыслимое ли это дело, чтобы какой-то коричневатый шарик помета был способен так изменить состояние вещей, да разве ж он смог бы сотворить весь этот бардак? А не проще ли признать, что все эти вещи уже были другими, и что этот бардак уже давно был? О каком таком бардаке ты ведешь речь? Как это, о каком бардаке? Об этом бардаке: когда в одной голове сидят две головы. Все мускулы лица расслабляются и опускаются. Все вокруг помутилось и расплывается, как будто ты не в своей квартире, а плывешь под водой с открытыми глазами; пот льет ручьем; голое слово; серость поражения. Экзамен на аттестат зрелости, Дилан Томас, страстные переживания юности. Как это, какой бардак? И не только это, если уж все начистоту, я сейчас четко ощущаю, что я — не ты и ни я, что я, положим, стал вон той мухой. Опять опий. А раньше, что было тогда раньше? Раньше ты угадал мои мысли, если ты до сих пор об этом сам не догадался. С каких это пор опий помогает читать чужие мысли? А то пятно сырости на потолке в виде острова Корсика. Как я раньше его не замечал? Пятно имеет форму Корсики, и его четко выписанный палец направлен на книжный шкаф, этот палец на что-то указывает. Вон оно что: на искусственный аквариум на полке книжного шкафа, это, наверное, чтобы напомнить мне выключить освещение, иначе сядут батарейки? На беззвучно работающий телевизор? На муху, что снует туда-сюда между экраном телевизора и мной — разумеется, если допустить, что я — это я, а не она? Ты только посмотри, я ее отгоняю, и она летит к экрану; несколько секунд ползает по нему, и вот она уже опять надоедает мне, я ее прогоняю, и она снова летит на экран и при этом метит все время в одну и ту же точку. Она пытается что-то сказать мне? Что это там написано на экране? «Radiohead». «Radiohead»! Ха! Куда подевался пульт управления? Ты на него уселся. Да где он? А, вот он где. Что и говорить, здорово ты обглючился… Тихо, послушай, что он там говорит? Тот чувак, тот косоглазый, тот, что вцепился в микрофон, как в дохлого цыпленка, что он там говорит? «I'm up in the clouds / and I can't and I can't come down». Вот, что он сказал: я это прекрасно понял. Я забрался на облака и не могу, никак не могу спуститься вниз. Он сказал именно так, да? Карло, я тебе должен открыть один важный секрет, я об этом догадался только сегодня вечером: Лара общается со мной через вон тех, говорит со мной словами их песен. Это была она. Да перестань ржать, проклятье, ведь это очень серьезно. Ты только послушай их. «I can watch but not take part / where I end and where you start». Ведь так он и сказал, правда? Я могу наблюдать, но не участвовать, где я закончил, начинаешь ты. Это она. Не спрашивай у меня, как это получается, я сам понятия не имею, но вон тот косой, должно быть, что-то вроде медиума. Ты только посмотри на него, как он извивается, ты посмотри, как он страдает. Послушай, что он поет. Лара говорит со мной его устами. Сейчас ничего не понятно, потому что временами он начинает жевать слова — но он проглатывает только те слова, которые не обращены ко мне, понятно тебе? Когда он должен сказать что-то мне, он перестает шамкать, и я его просто расчудесно понимаю. Когда я гоню на огромной скорости, он мне советует тормознуть, уверяю тебя, я его понимаю прекрасно. И когда я его понимаю, он всегда говорит что-нибудь такое, что связано с тем, что я делаю в ту минуту, как ты можешь это объяснить? Посмотри — у тебя на брюках дырка. Да знаю я; этот диск у меня в машине оставила Лара, может быть, потому, что одна гадалка ей предсказала, что она очень скоро умрет, она написала на крышке очень даже поэтичную фразу, что-то типа: я возношусь на небеса, я взмываю в небо. У нее просто такая манера со мной разговаривать, наконец я это понял. Послушай, прекрати ржать. Тебе еще нужны доказательства? По телевизору транслируют концерт, да? Ладно, давай еще попробуем. Послушаем следующую песню, слушай внимательно. Ну вот — началось. Слушай внимательно, и сам убедишься. Рано или поздно можно будет что-то понять, и это что-то будет обращено ко мне. Эти слова мне будет говорить Лара. Но как раз сейчас косой жует слова, но — ссст! Нет, я сказал только ссст! Эти слова тебя не касаются, братан, они касаются меня. Как это тебя? Сссст! Дай мне ее послушать целиком. О'кей, послушаем ее целиком, до конца. В этой песне, как нарочно, не понять ни одного слова, но если он хочет послушать ее всю до конца, что ж, послушаем. Ничего не поделаешь, он жует все слова. Песня кончилась. Можно мне теперь сказать? Это была Pyramid Song [65], братишка. Ты ее знаешь? Я ее знаю практически всю, наизусть. Да ну? И что там в ней говорится? В ней говорится об одной девушке, которая бросается в реку, а когда тонет, видит луну и звездное небо, и черные ангелы спускаются к ней, в эту минуту она заново переживает всю свою жизнь, и к ней возвращаются все когда-то потерянные ею любовники. А почему эта песня касается тебя? Потому что двадцать лет назад одна девушка, с которой я встречался, бросилась в Темзу и утонула. Скажи, разве это не фантастично? В смысле, что теперь не только Лара, но все мертвые говорят с живыми словами из песен вон тех. Она плюхнулась в воду, плюх, и утонула. Скажи мне, ты случайно не думал о ней в тот момент, когда я пришел? Да! А-а-а! Вот видишь, а я оказывается прав. Послушай, пункт первый: сегодня вечером ты вспомнил о той девушке после стольких лет, и она тут же через них дала тебе о себе знать. Я думаю о ней каждый вечер в течение всех двадцати лет. А-а-а! Каждый вечер и каждый день. Сейчас муха летит к нему, и он ее не прогоняет, она свободно ползает у него по лицу, как у африканских детей, умирающих с голоду. Так что, это совпадение на тебя не производит никакого эффекта? Нет? Только потому, что все двадцать лет ты думаешь о ней каждый проклятый момент своей жизни, это на тебя не действует. Поэтому, да? Да. Ладно, посмотрим, не произведет ли на тебя впечатление вот это: пункт второй, раньше, когда я вошел в дом, ты думал об этой девушке, потому что на какое-то мгновение мне показалось, что кто-то покончил с собой. Клянусь. В воздухе витал ледяной дух самоубийства, как ты мне можешь это объяснить? А я тебе говорю, что это опий. О, да ты просто на этом зациклился. Рассуди сам, когда я пришел домой, я еще не обкумарился. Неважно, опиуха — это такое дело, он может и ретроактивное воздействие оказывать, может влиять на прошлое, изменять его: поэтому-то я его и покуриваю. Да при чем тут ретроактивный эффект, а я тебе говорю, что опий тут ни при чем, хотя бы потому, между прочим, что на меня он не оказывает никакого эффекта, если хочешь знать. Какого хрена ты все ржешь и ржешь, если я тебе говорю, что он на меня не действует, это значит, что он действительно никак на меня не подействовал. О'кей, мускулы опали, и я пропотел, и воздух, там, как бы затвердел, и внезапно я вспомнил во всех подробностях экзамены на аттестат зрелости, и у меня такое впечатление, что я говорю, не раскрывая рта, и наоборот, и в голове у меня непомерная глыба льда, и наоборот, но кроме всего этого, уверяю тебя, что твой опий не оказывает на меня никакого воздействия. Никакого. Да, смейся, смейся, а между тем тебе всучили липу. Тебя надули. Обыграли в дармовую, как драпарика. И если бы я был на твоем месте — потому что эта шальная возможность все еще существует, а посему, если не этим, то чем еще можно, например, объяснить телепатический эффект, — тогда выходит, что надули-то меня, и мне от этого вовсе не смешно. Старина Руди еще никого ни разу не надул, братишка. Само собой разумеется, что это будет невозможно объяснить до тех пор, пока человек будет идти в кромешной тьме своего жизненного опыта с тусклой свечой разума в руке, и самонадеянно полагать, что все то, что не освещает его дрожащий луч света, только чистое совпадение или проявление действия какого-либо вещества, или даже дерзновенно претендовать на то, что ничего вообще не происходит. Истина заключается в том, что наш мир — это не что иное, как волшебный шар, друг мой, и только по этой причине вода не выходит из берегов океанов, когда земля вращается. Да что ты говоришь? А я и не знал. Вот именно, а я знаю, почему так сказал Дилан Томас, ведь о Дилане Томасе я написал целый трактат на экзамене на аттестат зрелости, и по какой-то странной причине в эту минуту этот экзамен я помню яснее ясного, яснее любого факта из всей моей жизни, разумеется, не считая кучи стихотворений, что я выучил наизусть. Мне сказали: рассуждай, прислушиваясь к своему сердцу, но сердце, как впрочем, и голова, никудышные поводыри. Мне сказали: рассуждай с позиций силы; и вперед, но с того времени и по сей день я об этом больше не помню, но, с другой стороны, я об этом не помнил и на экзамене, но зато я помню конец: мяч, который я забросил, играя в парке, еще не упал вниз. Мяч. Магический шар. Какой уж там опий. Ну и молодец ты, черт тебя побери! Я на память помню кучу фраз из «Звездных войн 2 — Нападение клонов». Эй, друг, хочешь немножко мозгокола? Ты не хочешь продать мне мозгокол, нет, я не хочу тебе продавать мозгокол. Ты хочешь пойти домой и поразмыслить над своей жизнью? Да, я хочу пойти домой и поразмыслить над своей жизнью. Что ж, сейчас, по крайней мере, все ясно: мне «Нападение клонов» никогда не нравилось, во время сеанса я смертельно скучал, да мне никогда бы и в голову не пришло заучивать такие фразы наизусть. Когда хоть что-нибудь, наконец-то, становится на место, жизнь кажется тебе намного проще. Сейчас, по крайней мере, мы знаем, что тот тип, помешанный на «Нападении клонов», — это Карло, а я должен стать самим собой. Вы призываете меня поразмыслить, но я не могу этого сделать. Это он страдает, а я не страдаю. Когда я рядом с вами, мой мозг мне не подчиняется. Вот именно. Он — Карло, а я — это я. Сейчас между нами наступила какая-то странная весна, все растаяло. Может быть, случилось что-то неповторимое, более того, не может быть, а наверняка случилось что-то неповторимое — Карло открылся мне. Несмотря на то, что я упрямо старался ему возражать — впрочем, единственное, что мне удается с ним делать, — это спорить — мой брат сегодня вечером разоткровенничался со мной. Он признался мне, почему он страдает. Разница между знанием и мудростью, Оби-Ван: разница между знанием и мудростью. Я смотрю на него жадно, упорно; я никогда в жизни никого так интенсивно не пожирал глазами. Он красив, богат, знаменит и крут, но в то же время он один из отчаянно непростых людей, которым просто необходимо получить от жизни множество даров только для того, чтобы жизнь не казалась им невыносимой. Он страдает. Муха с монотонным жужжанием все еще вьется вокруг него, она садится на его вспотевшее лицо, а он с африканским спокойствием продолжает ее игнорировать; но вдруг — глазам своим не верю — он бьет себя по щеке и попадает в нее. Он сражает ее на лету. Глядя на то, с какой легкостью он это проделал, кажется, что это проще простого, но ведь в действительности это негуманно, как негуманно ловить рыбу руками. Муха не сдохла, вон она валяется на ковре и все еще шевелит лапками, полумертвая, ошалелая. Карло берет муху в руку и рассматривает ее. Маэстро Винду, говорит он ей, вы героически сражались. Вы заслуживаете чести быть увековеченным в архивах Ордена Джедаев. Но сейчас — вам конец. И он раздавил ее, фу, как противно, пальцами.