Модель - Николай Удальцов Страница 48

И с этой женщиной нужно было разговаривать по-взрослому.

Уже потом я понял, что передо мной просто была женщина, решившая не проходить мимо свое судьбы.

— Так, — прошептал я, глядя ей в глаза.

— Как? — уточнила она; и я не смог ничего ей ответить, потому что пока не знал — куда заведут меня отношения с этой женщиной.

Но то, что они куда-то заведут, стало мне очевидно.

Хотя и не сразу.

— Я тебе нравлюсь, Петр?

— Да, Энн — ответил я.

— Ты мне тоже.

Тогда расскажи о том, чем я могу тебе не понравиться?

— Не знаю. Но сейчас я думаю о том, как мне продолжить нравиться тебе.

— А тебе не кажется, что есть проблемы посложнее, чем понравиться женщине.

— Не кажется. Хотя не знаю — почему?

— Ты просто — москвич, — улыбнулась Энн; и в ответ я уточняюще вздохнул:

— Подомосквич.

— А вы, москвичи, себя любите, — поддразнила меня Энн, но я ответил вполне серьезно, хотя и улыбаясь:

— Мы — такие же, как вы.

— Вам всего хватает.

— Кому-то из нас не хватает демократии, кому-то — колбасы, а кому-то — суффиксов.

— А суффиксы здесь при чем?

— При том, что бывает демократия и колбаса, а бывает: колбасонька, колбасочка и даже — демократочка.

— Смеетесь над нами — провинциалами? — Энн говорила улыбаясь, и я подхватил:

— Мы, москвичи, иногда изображаем из себя дураков, для того чтобы никто не увидел, что мы бываем идиотами.

Наш разговор состоял из вопросов и ответов, словно не формировавшихся нами, а высыпавшихся из какого-то рога, который можно было считать разновидностью рога изобилия…

…Наверное, я должен был испытывать неловкость перед этой девочкой за то, что жил в часе езды от Кремля, а она — пяти минутах ходьбы от одного из северных краев Евразии.

За то, что я, старый, седой мужчина, состоял при кисточках и красках в столице, а она, прелестная девчонка, должна была проехать несколько тысяч километров для того, чтобы стать при колбасах и консервах.

Хотя моей вины в этом не было, а те, за кем была эта вина, считали, что за эту историю нужно не виниться, а гордиться ей.

Но то, что наследники тех, на ком была вина за историю моей страны, считали меня дураком, позволяло мне считать их подлецами.

Нам, всем россиянам, выпала неудачная судьба жить в империи, к тому же социалистической, а значит, глупой вдвойне.

Это в республиках страна везде, а в империях — в столицах центр, а остальное — провинции. А значит, люди разделяются дополнительно: на жителей центра и провинциалов.

И если остальной мир свое имперство модернизировал до здравого смысла, то социализм законсервировал свое представление о жизни до своего окончания.

Впрочем, вышло так, что консервация империи социализма оказалась такой глубокой, что сохранилась даже после того, как на свете не осталось ни империй, ни социализма…

…Всегда понятен только дурак.

Эта девушка была явно умна, а потому — не всегда понятна.

Ее слова рождали спринт мыслей, а тело — мысли о марафоне чувств.

— Я еще только на краю тебя, а мне с тобой уже очень интересно, — проговорила она, глядя не на меня, а на голову Будды из Пекинского храма. — Ты догадался, почему я тебя в постель затащила?

— Чтобы мне не гадать, я послушаю твою версию, — ответил я, целуя при этом ее руку.

— Потому что хотела, чтобы наша встреча была не последней.

— Ты выбрала самый приятный способ, — улыбнулся я, понимая, что наш разговор серьезен.

— Я предложила тебе все то, что у меня было.

Только не подумай, что я предлагаю это всем подряд.

— А почему ты предложила это именно мне?

— Потому что мне про тебя в магазине девчонки все уши прожужжали.

«Вот так выходит, — подумал я, вспомнив то, чем начинался сегодняшний день, — газеты о тебе соглашаются писать только за деньги, а в магазине о тебе, оказывается, «жужжат» совершенно бесплатно».

— И что же обо мне говорят девчонки? — не сдержал я свое любопытство.

— Что ты очень умный. И непьющий, — сообщила Энн; и я оценил то, что у продавцов магазинов по-своему верное, хотя и специфическое представление о том, что представляют из себя их постоянные клиенты.

И о том, чем занимается человек, видимо, можно судить и потому, что он покупает в гастрономе.

А уж о мере пития мужчины продавщицы точно знают лучше, чем жены.

И пока я думал об этом, Энн прибавила:

— А еще они говорят, что ты рассказываешь интересно даже о том, что наша жизнь неинтересная.

Приятно узнать от красивой девушки, что среди Сократов нашего микрорайона я считаюсь не на последнем месте хотя бы в глазах продавщиц гастронома.

— Кстати, Энн, ты хочешь чего-нибудь выпить? У меня полный бар.

— Позже, — прошептала она, давая мне возможность обдумать то, что было сказано ей.

И прийти к выводу:

— Ну что же, Энн, мне придется…

— Что — придется?

— Постараться соответствовать тому, что обо мне жужжат…

…В тот момент я еще не знал, что эта молодая женщина способна осуществлять мгновенные перебежки между маленькой неосознанкой и умудренным опытом человеком, делящимся со мной своими мнениями и сомнениями и считающим меня — достойным этого.

А мне придется попытаться соответствовать не только тому, что обо мне говорят, но и тому, что обо мне думают.

И еще я не знал, что со временем мне придется попытаться соответствовать не только тому, чем она является сейчас, но и тому, чем она хочет стать будущем.

А пока я просто сказал:

— Давай обедать…

…Мы сидели за столом, ели бутерброды, пили чай, который она подкрепила рюмочкой джина из бутылки, путешествовавшей со мной по Тунису, и разговаривали никак и ни о чем.

Энн накинула на плечи мою рубашку, но лифчик не надела и рубашку на груди застегивать не стала; и это оставляло поле для моих фантазий.

И ее почтишняя нагота делала ее слова искренними — и это было мне комплиментом: если женщина считает, что мужчина заслуживает того, что перед ним можно не только быть голой, но и рассказывать о своей судьбе — значит, мужчина стоит и первого, и второго.

Энн умела ангелировать любую ситуацию так, что мне хотелось соответствовать. И я подумал: «Хорошая женщина та, которой мужчине хочется стать лучше, чем он есть на самом деле».