Рука, что впервые держала мою - Мэгги О'Фаррелл Страница 48

Так могло бы тянуться годами, если бы однажды Лекси, по собственному признанию, не выдала себя. Она как раз отнесла гранки страницы с кроссвордом, а когда возвращалась к себе, в коридоре о чем-то разговаривали трое — заместитель главного редактора, младший редактор и редактор последней полосы.

— Надо бы написать биографический очерк, — говорил редактор последней полосы, — о Гансе Гофмане…

— Кто это? — переспросил Карузерс, заместитель главного редактора.

— Э-э… Кажется…

— Абстрактный экспрессионист, родился в Баварии, — невольно вырвалось у Лекси, — в начале тридцатых годов эмигрировал в США. Не только прославился как художник, но и создал свою школу. Среди его учеников — Ли Краснер, Элен Франкенталер и Рэй Имз.

Все трое уставились на Лекси. Редактор последней полосы встрепенулся, но так и не заговорил.

— Простите, — пробормотала Лекси и пошла прочь, а за спиной услышала слова Карузерса, которого знала только в лицо: «Вот вам и эксперт».

Спустя десять минут ее разыскал редактор последней полосы. Фуллер глянул на него, но от привычного окрика «Нечего тут ошиваться!» воздержался.

— Так, — начал редактор, — вы, я вижу, знаток творчества Гофмана. Галерея Тейт недавно приобрела две его работы. Сможете написать до завтра тысячу слов? Стиль неважен, главное — факты. Я попрошу кого-нибудь из своих ребят переписать.

Очерк пошел в номер без единой правки. За ним последовали статьи о Дэвиде Хокни [21]и его интерпретации Уильяма Хогарта, [22]о новом режиссере Национального театра. Потом редактор женской рубрики попросила Лекси написать о том, почему девушки не идут учиться в художественные училища. Когда статью напечатали, Лекси вызвал к себе Карузерс.

Он сидел, закинув на стол длинные ноги в бордовых носках, и вертел в пальцах линейку.

— Скажите мне вот что, — начал он, когда Лекси уселась напротив, — какую должность вы сейчас занимаете?

— Ассистент отдела объявлений.

— Ассистент отдела объявлений, — протянул Карузерс. — Я и не знал, что есть такая должность. Вы работаете у Эндрю Фуллера?

Лекси кивнула.

— И каковы ваши обязанности?

— Редактирую объявления о рождениях, смертях и браках. Собираю материалы для кроссвордов и «Сельских заметок». Вычитываю страницу «Разное», проверяю материалы для…

— Да-да, — взмахнув линейкой, прервал ее Карузерс. — Похоже, мы вас недооценивали. — Откуда, — Карузерс спустил ноги со стола, сощурился, впился в Лекси взглядом, — вы взялись, мисс Лекси Синклер?

— То есть как — откуда?

— Я о чем: нельзя научиться писать так, как вы, будучи ассистенткой. Нельзя научиться делать репортажи так, как вы, работая в отделе объявлений. Вы где-то учились, и я хочу знать где.

Лекси сжала руки, встретила его взгляд.

— До того как я пришла сюда, я работала в журнале.

— В каком?

— «Где-то». — Впервые за долгие месяцы Лекси произнесла вслух название журнала. Прозвучало оно странно, непривычно, будто на чужом языке.

— У Иннеса Кента?

Они посмотрели друг на друга. Лекси чуть заметно кивнула. Карузерс откинулся в кресле, растянул тонкие губы в улыбке.

— Что ж, — сказал он, — все ясно. Если бы я знал, что вы ученица Кента, давно бы вас вызволил из отдела объявлений. Редактор такого уровня! То, что с ним случилось, не говоря о журнале, — одно слово, трагедия. Мы были знакомы. Я пришел бы на похороны, если б знал, но…

Он все говорил и говорил. Лекси, до боли сцепив пальцы, стала пересчитывать карандаши в вазочке на столе. Три оранжевых. Четыре красных. Шесть синих, два — короче остальных.

Лекси заметила, что Карузерс смотрит на нее по-новому, испытующе.

— Простите, в чем дело? — спросила она.

— Вы случайно не его бывшая… — начал он вполголоса, и конец вопроса повис в воздухе.

Лекси молчала. Если смотреть на ткань платья, разглядывать прихотливый узор, она перетерпит эту минуту, и конец мучениям.

— Простите, — пробормотал Карузерс, откашлялся, переложил бумаги с одного края стола на другой. — Суть в том, — продолжал он своим обычным голосом, зычно, чуть в нос, — что мы хотим перевести вас с нынешней должности в корреспонденты. Платить вам станут вдвое больше, писать будете для разных рубрик, возможны командировки. Кроме вас женщин в отделе больше нет, но вряд ли это помешает. Насколько я знаю, вы умеете за себя постоять. — Он махнул рукой: — Ступайте, найдите себе стол поуютнее. Удачи!

Лекси стала работать постоянным корреспондентом «Курьера». Среди репортеров газеты в те годы она была единственной женщиной. Поток приглашений в кафе поиссяк: новая должность будто создавала преграду, которую никто из коллег не решался штурмовать. Лекси сняла двухкомнатную квартиру в Чок-Фарм, но застать ее там было почти невозможно. Иногда ей приходили на рабочий адрес анонимки, написанные круглым полудетским почерком. «Знает ли ваше начальство, что вы крадете картины?» — говорилось в одной. «Сначала вы отняли у меня отца, потом — наследство», — гласила другая. Лекси рвала их в клочья и заталкивала на самое дно корзины для бумаг. Она жила, работала, ездила в командировки. Сошлась с Феликсом, без глубоких чувств, бросила его, сошлась с ним опять. Дафна уехала в Париж с каким-то художником и больше не давала о себе знать; Лоренс и Лекси скучали без нее. Галерея «Угол» имела столь бешеный успех, что Лоренс и Дэвид открыли еще одну, «Новый Угол». Журнал «Где-то» переименовали в «Лондонские огни» (сменилось все: редактор, сотрудники, помещение) и стали продавать на каждом углу. Лекси слетала в Нью-Йорк, Барселону, Берлин, Флоренцию. Брала интервью у художников, актеров, писателей, политиков, музыкантов. Писала статьи о радиостанциях, законах об абортах, ядерном разоружении, подростках и их мотоциклах, новом законодательстве о разводах, женщинах в британском парламенте. Она похудела, стала больше курить, в голосе появилась хрипотца. Те, у кого она брала интервью, находили ее чуткой, проницательной, но порой беспощадной; почти все коллеги-мужчины — язвительной и колючей. Лекси это знала, но не огорчалась. Жила и работала взахлеб, вечера и в выходные просиживала в редакции. Она следовала моде — мини-юбки, высокие сапоги, смелые сочетания цветов, — но ее непринужденность граничила с безразличием. Об Иннесе она никогда не говорила. Если Лоренс упоминал его имя, Лекси не поддерживала разговор. Картины она развесила на стенах своей крохотной квартирки и ужинала стоя, глядя на них.