Философы с большой дороги - Тибор Фишер Страница 48

Прощание с Марселем

Вестей о Корсиканце нам пришлось подождать; Жослин обнаружила, что его похотливость вдруг как рукой сняло. Однако ее вызвали в полицейский участок: у них там сидел некий склонный к добровольным признаниям тип, настаивающий, что он и есть Эдди Гроббс; у полиции не было особых сомнений в том, что именно про такие случаи говорят «сон разума рождает чудовищ», однако Жослин попросили явиться для опознания – взглянуть на самозванца и сказать веское «нет!». Она поведала нам, что Корсиканец поседел за одну ночь и сильно сдал: он даже похотливым не выглядел.

Юбер вернул бедняге его шмотье (добавив от своих щедрот надувную куклу – штуку, которая не запрещена законом, но бросает тень на репутацию владельца), отнеся оное в редакцию городской газеты нашему карманному журналисту: членская карточка спортивного клуба, выданная на имя Корсиканца, и оригиналы банковских счетов, приложенные к посылке, яснее ясного свидетельствовали о подлинности ее происхождения.

Мошенник журналюга, к слову, поверг Юбера в гомерический хохот; он выразил желание немедленно напечатать материал, в котором разложил бы по полочкам мотивы (те самые), определяющие деятельность Банды Философов. Я не возражал – при условии, что он пойдет на первой полосе и к тому времени мы сделаем ноги. У меня было сильное подозрение, что, пусть даже нам неотступно сопутствует удача, лучше не засиживаться на одном месте.

Кроме того, мне хотелось взглянуть на Тулон – остался ли он тем же, каким врезался мне в память: истинная помойка, но помойка, неповторимая в своем очаровании. Обычно посещение достопамятных мест отзывается в моей душе лишь приступом черной меланхолии, но это – одна из особенностей возраста: разменяв соответствующий десяток, мне болезненно хочется чувствовать, чувствовать хоть что-нибудь, пусть даже это будет боль...

По пути мы заехали в Бандол (городишко, достойный занять почетное место в «Путеводителе банковского грабителя»). В Бандоле воздух столь свеж, а свет столь солнечен, что вы начинаете думать: а не три ли солнца жарят в небе над вами? Право слово, я никогда не мог взять в толк, каким образом Средиземноморье оказалось одной из колыбелей цивилизаций: я бы здесь только и делал, что нежился в протонных потоках солнечного тепла да отправлял в рот виноград или оливки. Как же правы были гелиасты [Гелиаст – член Гелиэи, афинского народного суда, учрежденного Салоном. Название происходит от имени бога Гелиоса], поклоняясь солнцу; в идолопоклонстве все-таки есть своя притягательность: что еще нужно человеку? Стоики были едва ли не первыми из тех бездельников, что большую часть времени околачиваются на пляже.

С видом на море

В Бандоле я угодил в ловушку, расставленную мне грустью. Один из любимейших моих ресторанов приказал долго жить. Что еще способно вызвать в вашей душе такую же скорбь, как закрытие хорошего ресторана или смена в нем шеф-повара – последнее еще горше и точно так же выводит вас из равновесия. О да, рестораны исчезают, это неизбежно, однако каждый раз вы чувствуете себя почти беззащитным перед лицом потери. По мере того как молодость удаляется, сделав вам ручкой – лет этак после сорока, – что-то происходит с вашим времяпрепровождением: вы все чаще обнаруживаете себя присутствующим на похоронах (а если среди ваших друзей и однокашников были солидные люди, на ваши плечи ложится еще и бремя присутствия на торжественных службах в память усопшего) или безрезультатно кружащим по знакомому кварталу в поисках не существующего более ресторана; и раз за разом вам приходится немало помаяться, чтобы найти заведение, где бы стоило бросить якорь.

Больше всего наше земное бытие омрачает не грусть, причина которой в том, что «все пройдет» (то есть исчезнет и растает все, что было нами столь любимо), а тот факт, что вновь и вновь приходится напрягаться, обрастая новыми связями, учась жить с чистого листа, врастая в мир заново.

Оказавшись вновь в Бандоле, в центре, я почувствовал, что мне нанесено оскорбление: я почти ничего не мог узнать. Если вы хотите почувствовать, как давит груз прожитых лет и каково на вкус древо заккум [«Ведь древо заккум – пища для грешника». Коран, 44: 43-44], от которого вкушают престарелые грешники, – поезжайте в какой-нибудь городишко, где вы не были неведомо сколько и где все, все изменилось! Господи, неужели у жителей таких городков нет хотя бы зачатков совести: ну что им стоило подождать, пока я умру! Нет же, они начинают глумиться над моими воспоминаниями еще при жизни... Человек, может быть, и мера всех вещей, но ему нужно себя с чем-то соотносить, а они – что они делают с моим метром-эталоном, с моей памятью! Изменения – штука замечательная, но как же без эталона? Эталон: главная улица, на ней – библиотека, ресторан, магазины, полицейский участок, застывшие на своих местах, как деления шкалы. Этот эталон нам нужен не меньше, чем дом, куда можно вернуться, где тебе говорят «Привет!», даже если ты и говорящий тихо друг друга ненавидите, где можно занять денег, где твое отсутствие, в конце концов, имеет смысл. Все это – подсказка, шпаргалка, по которой ты вспомнишь, что же такое юность...

Грабя банки, состояния не сделаешь – тут и говорить не о чем. Это – тяжелая работа, в наши дни нечего и ожидать, что на одном налете ты заработаешь больше нескольких тысяч, хотя бы потому, что масса времени уходит на укладку выручки в тару, с которой идешь на дело: в обращении-то в основном мелкие купюры. Этих доходов вполне хватает, чтобы потягивать «Шабли», но особо на них не разгуляешься, а уж о том, чтобы уйти на покой так, как тебе хотелось бы, и речи быть не может: картинка предстоящей старости – учитывая столь скудное обеспечение – отнюдь не тешит воображение...

Вернемся к нашим мутонам

Ирония судьбы: я вовсе не был предрасположен грабить банк; я – я был раздосадован исчезновением любимого ресторанчика. По сути, в мире есть лишь две категории людей: те, чьи деяния тянут на срок заключения, заметно превышающий среднюю продолжительность жизни, и те, которые до этого явно недотягивают. Если вы принадлежите к последней категории, нет ничего легче, чем измыслить тысячу и одну причину, дабы воздержаться от налета на первый попавшийся банк; если нет – если вы погрязли во зле до зет-знает-какой степени, так что уже и помыслить не можете о том, чтобы манкировать своим долгом служителя порока, – вам будет нелегко обойти этот банк сторонкой. Утверждение типа «Что-то мне лень» звучит не очень-то убедительно и достойно порицания. Так что юной энергии Юбера вполне хватило, чтобы я (помимо воли) отправился на дело.

Банк был из числа тех, где, прежде чем войти, надо звонить и беседовать по переговорнику. «Не понимаю, зачем так усложнять жизнь, – усмехнулся Юбер. – Они же все равно мышей не ловят. Смотри, что сейчас будет!» С этими словами он дал мне подержать свой берет, а сам полез в сумку, откуда извлек два дамских пистолетика и прицепил их к сережкам в ушах, так что те превратились в самые экстравагантные висюльки, которые мне только приходилось видеть. Гигантский «Desert Eagle» Юпп пристроил в своей культяпке.

– Они и надеяться не могут на такое развлечение. Ты представь: мы с тобой в этом, как его, – Бандоле! Где разбитая витрина – и то событие!