Кащенко! Записки не сумасшедшего - Елена Котова Страница 47

Лёникиным родителям нравилось, что Надя уже «многого добилась» – от этого выражения Лёника корежило. Надюшка протирала юбки в маркетинговой компании старшим бренд-менеджером. Сам же Лёник, потрудившись два года помощником старшего партнера в одной именитой фирме, заявил, что больше не собирается тратить жизнь на подбор подходящих параграфов законов для чуши, которую пишут партнеры. Отец пристроил его в юридический департамент крупного банка, где было все то же самое, отец снова напряг свои связи, и Лёника взяли на работу в министерство, но это было уже просто смехотворно – ходить куда-то к девяти утра за мизерную зарплату и за то, что все вокруг называли «перспективой». Когда он ушел из министерства, отец снова орал, и снова Лёник жалел о том, что не посмеет его сфотографировать, а мать причитала, осаживала отца, ругала Лёника, жалела его, а Лёник все думал, почему они считают его второсортным, не хотят просто оставить его в покое и требуют ответа, как и на что он собирается жить. Несколько месяцев Лёник не делал ничего, у него то и дело подскакивало давление. Вообще он чувствовал себя очень усталым, и все, кроме Нади, его раздражало. Отец спросил, не хочет ли Лёник поработать в его строительной фирме, и Лёник понял, что отец сдался.

В отцовской фирме была скука смертная, да и отца приходилось видеть гораздо чаще, чем хотелось, но плюсом было то, что, когда Лёник по утрам считал, что не в силах тащиться на работу, когда он просыпался совершенно, полностью разбитым и хотел только спать дальше, он так и делал. Залезал снова под одеяло и выключал телефон. В конце концов, мать, которая, конечно же, лезла на стенку от его выключенного телефона, потому что у нее была привычка названивать ему раз по десять в день, могла и Надюшке позвонить, та телефон никогда не выключала.

Надюшка – в вопросах, не касавшихся ее работы, – была лентяйкой, что Лёнику нравилось. По выходным они спали до полудня, потом еще долго валялись в постели, слонялись по квартире, ближе к вечеру выползали куда-нибудь поесть – потому что Надюшка, слава богу, готовить не любила, да и не умела, – а потом в кино. Иногда даже отправлялись, например, покататься на картингах или, смешно сказать, в боулинг. Надюшке нравились Лёникины фотографии – родителям он их показывал крайне выборочно: они все равно не поймут, и лишь начнется разговор о том, что у него вывихнутая психика. Надя, правда, тоже сказала, что показывать эти фотографии людям, наверное, будет неправильно, вряд ли обычный обыватель сочтет их чем-либо иным, чем плодом вывихнутой психики, но, по крайней мере, сама Надя считала, что фотографии почти гениальны.

Когда Надюшка забеременела в первый раз, а Лёник повез ее в больницу, они вернулись часа через три, заказали пиццу, весь вечер смотрели ужастики, и никто, слава богу, не делал никакой драмы. Во второй раз было то же самое, но в третий Надюшка устроила-таки драму, потому что врачи заявили, что у нее больше не будет детей. Лёник не очень понимал, зачем устраивать драму из-за того, чего уже не изменить, но Надюшке требовалось сочувствие. Он гладил по голове Надюшку, лежащую, свернувшись калачиком, у него на коленях, повторяя, что всегда будет с ней, и Надюху это в конце концов примирило с той жизнью, которая устраивала Лёника.

Отец же мириться с жизнью, которая устраивала Лёника, не собирался и вбил себе в голову, что Лёник должен готовиться стать его преемником, а для этого – конечно же – он должен больше работать, вникать во все дела его фирмы. Лёник терпел, потому что отец стал уже совсем старым, за семьдесят, – преемником так преемником. К тому же ему совсем не хотелось расстраивать мать, которая, как это она делала всю жизнь, больше всего любила лежать не диване с книжкой, готовить или сходить с ума, когда у Лёника был отключен телефон. Или когда они с отцом ссорились. Но ссорились они с отцом теперь гораздо реже, потому ли что отец, похоже, смирился с тем, каким вырос сын, или ему надоело слушать, как мать его пилит за нежелание понять сына. Пилила мать и Лёника, видимо, стремясь показать, что она справедлива: «Отец не понимает, что ты – другой, чем он, – любила повторять она Лёнику. – Но и ты должен больше считаться с тем, какая нелегкая у него жизнь». Лёник не понимал, с чем, собственно, он должен считаться, раз отец сам выбрал себе ту жизнь, которую уже почти прожил.

Лёник не знал, что отец думал, в сущности, так же. Он сам выбрал свою жизнь и никого винить за нее не собирался. Жизнь его будет непроста, это Олег понял в первый же день, когда познакомился с трехлетним Лёником. Олег – тогда тридцатисемилетний, богатый и успешный мужик – любил и работать, и гулять в полную силу, он любил Таню, он вообще любил людей. Он был к ним терпим и даже щедр, всегда был готов помочь даже тем, кто в его представлении был хлюпиком, даже им он всегда готов был помочь. В тот день, в день их встречи с сыном, он увидел, что его трехлетний сын Лёник – хлюпик, и не удивительно, раз его три года воспитывал скрипач, который, пусть он хоть сто раз будет восходящей звездой, сам не мог быть никем иным, кроме хлюпика. Олег знал, что Таня не станет делать из хлюпика Лёника настоящего пацана, а будет только искать маленькие кастрюльки, кутать малыша в душные платки и убиваться, что сын растет хлюпиком, с чем она не в силах справиться, а, поубивавшись, снова ляжет на диван с книжкой или пойдет рисовать. Значит, так и будет, и лепить из Лёника настоящего пацана и мужика придется только ему. Будет нелегко, в этом Олег тоже не сомневался, потому что Лёник достался ему трехлетним, а человека – даже в три года – поменять уже непросто. Кого ему было в этом винить, кроме себя?

Олег знал, что сам влюбил в себя Таню, когда та была счастлива с восходящей звездой, скрипачом Игорем, и когда Тане, на пятнадцать лет его моложе, было всего двадцать. Как она могла не влюбиться в Олега? От этой любви Танина жизнь стала лишь еще прекрасней. Ее счастливый брак с Игорем и ее любовь к Олегу прекрасно уживались в той сказке, которую Таня считала жизнью. Таня не любила делать над собой какие-то усилия, а любила быть беззаботной, что так ей шло, валяться на диване с книгой, что Игорю очень нравилось, и любила, чтобы ее любили. Так, собственно, все и было, и Таня имела все основания считать свою сказку былью, тем более что эта очаровательная иллюзия и была для Олега самой неотразимой Таниной чертой. Таня и ребенка-то совсем не хотела, когда забеременела от Олега, но раз так получилось, Таня заявила Олегу, что она даже готова развестись с Игорем и выйти за Олега. Но Олег не собирался тогда бросать ни свою жену, ни сына, уже тринадцатилетнего, хотя и повторял, что любит Таню. Не мог же он винить Таню, если она решила, что быть женой конкурсного, уже почти знаменитого скрипача лучше, чем матерью-одиночкой?

Конечно, только самого себя мог он винить и двумя годами позже, когда понял, что не в силах разлюбить Таню и хочет быть с ней, а та к тому времени уже растила его ребенка, которого скрипач Игорь считал своим. Тане это было неприятно, и вовсе не потому, что это было неправдой – правда ее мало заботила, – а оттого, что после мук родов, кормления, бессонных ночей с младенцем она считала только своим этого ребенка, на которого ни у кого, кроме нее самой, не может быть прав. Игорь считал, что у него тоже есть права на ребенка, а Таню это так раздражало, что она убедила себя, что не может жить во лжи и ей требуется-таки правда. А убедив, рассказала Игорю про Олега, который и есть настоящий отец Лёника. Она знала, что Игорь, конечно, будет мучиться, но простит, и в ее жизни снова наступит гармония. К тому же она – наверное, уже просто из упрямства – отказывалась мириться с тем, что Олегу нужна его жена и уже пятнадцатилетний сын больше, чем Таня и ее ребенок. Поэтому все будет так, как она считает нужным, и пусть все вокруг страдают не меньше, чем она. Игорь действительно все простил, заявив, что Таня – его жена, а Лёник – его сын, и все должно остаться так, как и было, и Лёник ничего не должен никогда узнать, и они всегда будут вместе. Но даже и это у него не вышло, потому что он был, видимо, не просто хлюпик, но еще и неудачник. По сравнению с Олегом, по крайней мере. Олег же, спустя еще год, понял, что готов ради Тани бросить свою жену и сына, так и завертелся тот мучительный морок, и вертелся он еще почти год, пока Игорь, уехав на гастроли, не вернулся в их бывшую общую с Таней пустую двушку, а Таня и Лёник не переехали в огромную квартиру на Полянке, снятую Олегом на то время, пока он будет строить Тане дом. Олег построил дом, и в этом четырехэтажном доме с шестью спальнями прошло Лёникино детство.