Триада: Кружение. Врачебница. Детский сад - Евгений Чепкасов Страница 47

Все засмеялись.

Тамара Ивановна поздоровалась, прошла и села.

– Ну, похоже, все в сборе, – сказал коротко стриженый мужчина, и остальные зашелестели тетрадями. – Тема нашего сегодняшнего семинара – заблудшие души.

* * *

В тот момент, когда жена привела сына из детского сада, Виктор Семенович Солев разгадывал кроссворд. Неразгаданными оставались лишь несколько слов, и Виктор Семенович прилежно изучал старенький атлас СССР, пытаясь найти название речушки, не известной никому, кроме тамошних рыбаков и автора кроссворда. Виктор Семенович вполне сознавал ущербность такого времяпрепровождения, но политико-философские кухонные разговоры с некоторых пор обессмыслились, а посему он разгадывал кроссворд и завидовал пасынку, засевшему в соседней комнате. «Пишет Мишка, – думал он с нежной завистью. – А я, похоже, скоро начну сериалы смотреть».

Миша, засевший в соседней комнате, действительно писал. Первые полстранички рассказа он вдохновенно настрочил неделю назад, а потом было разное: курил план в ту же пятницу – смешное, хотя и глупое занятие; на другой день ходил с девушкой в кино: редкие головы и шумливая цветная тряпка впереди, последний ряд, клубничные поцелуи и небольшая упругая грудь под ладонью, а, впрочем, и это глупо и пóшло, брачные зверюшкины игры; да и после не лучше: швейная машинка «Зингер», «любви все плоскости покорны»… В воскресенье не писалось, хотя Миша очень старался выродить что-нибудь, и он был зол, да еще жара эта, и Светка позвонила, дура, мало ей… Они поругались, сильно поругались (Миша сказал ей про брачные зверюшкины игры и кое-что еще). А потом шли дожди, Миша играл в шахматы с отчимом, смотрел телевизор и читал книгу Иова, а дочитав, подумал: «Всё равно несправедливо. Бред просто! Зачем было издеваться над человеком? Неужели Бог самоутверждался через унижение Иова, как говнюк из школьной стаи? К тому же, Иов и так почитал Бога… Бред!»

Наконец настала пятница и свершилось чудо: Миша сел за стол, подчеркнул название рассказа и внимательно прочел уже написанное, зная точно, что продолжение последует незамедлительно.

Испытание

Сегодня умерла мама.

А. Камю

Похорон я не помню. Помню только, что мне навязывали большой мамин портрет в белой бумажной рамке и хотели, чтобы я шел впереди процессии. А я отказался. По уголку портрет перехватывала широкая коричневая лента – такие вплетали в косы девочек-первоклашек, когда я был маленьким. Я думал о первоклашках, о своей курточке с синим букварем на рукаве и ничего не видел. Потом, помню, долго болели глаза: я не моргал и не плакал, а всё куда-то таращился.

Да, и еще: я почему-то испачкал руку землей. Очень странно брать бурую землю, а потом чистить руку о снег.

На поминках не пил, потому что терпеть не могу водку. Вино – да, можно, но не на поминках же… Хорошо хоть посуду помыли – уймища! Мы с мамой всегда спорили, кому посуду мыть… Ма… Ма!..

«Отчим будет? – мысленно спросил себя Миша, дочитав отрывок. – Или отец? Или вообще никого? Никого, пусть все обломятся, вдвоем жили! Квартира тогда двухкомнатная, а то одному в трехкомнатной жирно и убирать задолбаешься… Ладно, так и сделаем. Тогда и девушки у него пусть не будет – пусть вообще девственником будет, раз уж верующий… Полный вакуум!» Мише вспомнился аппарат под названием термопак: рулон двойной пленки, раскаляющаяся струна и раструб насоса под откидной крышкой, а в результате – что-то съедобное, плотно облепленное полиэтиленом. На месте чего-то съедобного парень представил своего героя и подумал: «Назову его Мишей». Он старательно обвел последний знак препинания и продолжил писать.

Они боялись, что я повешусь или еще что-нибудь. Поэтому дед остался со мной ночевать. Было обидно, но я решил не связываться. На следующий день я сказал ему: «Не ночуй больше. Я не маленький», – и он согласился. После обеда он ушел, но потом трижды звонил – приходилось отвечать, иначе он вернулся бы.

После обеда и до самой ночи я был один. Вешаться мне не хотелось; хотелось открыть окно. Очень приятно, наверное, зимой открыть заклеенное окно. Но я открыл только форточку: боялся, что выпрыгну в открытое окно или, еще хуже, придется его снова заклеивать.

Дома было тихо, в форточку задувало снежинки, они таяли на полу. Стало холодно, и я закрыл форточку. Есть такие грабители-домушники, они в форточку лазают. У меня в детстве случай был: я шел дворами к другу, а у одного дома, у окон, стояли люди. Они позвали меня и сказали, что забыли ключи. Я согласился помочь им, и они протолкнули меня в форточку, а внутри я встал на кухонный стол. Мне было жутко и интересно в чужой квартире, я гордился собой. Когда я впустил их, мне сказали «спасибо». После я подумал, что они грабители, и стало еще приятнее.

Теперь я уже не маленький, в форточку не полезу. Мне восемнадцать, и четыре дня назад у меня умерла мама.

Еще вчера на столе стоял гроб, а после, тоже вчера, были поминки. На том же столе стояли водка и закуска. Это мамина комната: в углу, на божнице, – иконы. Под иконами, на полу, – талая вода: в форточку намело, придется подтирать. Мама любила молиться на коленях – сейчас ее юбка намокла бы.

Я сходил за тряпкой и подтер. Затем посмотрел на икону – на Христа с книгой – и не перекрестился. Раньше я так не делал. Но раньше у меня и мама не умирала. Раньше и я молился Ему. Раньше.

Мне захотелось поговорить с Ним, и я сказал:

– Послушай, Господи. Я не Иов. Мать моя больше Иов. Если бы Ты забрал меня, она не возроптала бы. Она праведнее. Ты хочешь, чтобы те, кто любит Тебя, страдали. Чтобы очищались страданием. Чтобы несли крест. Ты меня возлюбил и выбрал крест потяжелее, чтобы наградить потом получше. Я Тебя понимаю, только вот что: я ведь не крыса подопытная. И мама не крыса! Не нужен мне Твой крест! Это не любовь! Отрекаюсь!

Я кричал, а Он смотрел на меня и показывал книгу с надписью: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга».

Отложив ручку, Миша откинулся на спинку стула и посмотрел в окно, в сумерки, простегиваемые серым дождем. Парень крупно дрожал от наслаждения и ужаса.