Неприкасаемый - Джон Бэнвилл Страница 47

— A-а, Маскелл, — проговорил он, роясь в лежавших на столе документах, словно большая рыжевато-коричневая птица, отыскивающая червей в куче опавших листьев. — Вас вызывают в Лондон. — Он поднял взгляд куда-то на уровень моей груди и нахмурился. — Вольно.

— О, простите, сэр. — Я забыл отдать честь.

Кабинет занимал бывший охотничий зал; на стенах гравюры со сценами охоты, мне даже почудился слабый запах рыбьей чешуи и окровавленных перьев. В окне позади бригадира был виден взвод моих облаченных в камуфляжную форму несчастных сослуживцев, по-пластунски передвигающихся к зданию, изображая скрытное нападение; зрелище одновременно комичное и действующее на нервы.

— A-а, вот она, — сказал бригадир, доставая депешу из разбросанных по столу бумаг. Он поднял ее к лицу и стал водить носом по строчкам, бормоча вполголоса: — «…отпустить на день… немедленно… сопровождение не требуется…» Сопровождение? Сопровождение?… шестнадцать ноль-ноль… — Опустив листок, он впервые посмотрел на меня, стиснув зубы и раздувая ноздри. — Что вы, черт побери, там натворили, Маскелл?

— Ничего, сэр, насколько мне известно.

Бригадир швырнул депешу на кучу бумаг и, бросая свирепые взгляды, сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев.

— Что за люди, черт бы их побрал, — ворчал он. — Что, по их мнению, у нас здесь, приют для неблагонадежных? Передайте Митчетту, пускай больше не посылает мне всякий сброд, иначе придется закрывать лавочку.

— Передам, сэр.

Бригадир внимательно посмотрел на меня:

— Вы считаете, что это шуточки, Маскелл?

— Нет, сэр.

— Хорошо. В полдень есть поезд. Сопровождение, — добавил он со злой усмешкой, — вам не требуется.

Славный денек. Какой тогда стоял сентябрь! На станции пахло нагретым на солнце шлаком и скошенной травой. На платформах, привычно сгорбившись на один бок, с вещмешками на плече, со спрятанными в кулак окурками, толклись солдаты. Я купил вчерашнюю «Таймс» и сел в почти пустой вагон первого класса, машинально делая вид, что занят чтением. Мне было жарко, и в то же время внутри затаился зловещий холодок, будто в желудок бросили кубик льда. Сидевшая напротив молодая женщина в очках в черепаховой оправе, черном платье и черных туфлях на массивных каблуках — я замечаю, что в последнее время такие снова входят в моду — время от времени исподтишка бросала на меня взгляд с таким выражением лица, будто я напоминал ей кого-то. Поезд, извиваясь, полз с томительной неспешностью, нерешительно задерживался на каждой остановке, вздыхая и дергаясь, будто что-то забыл и раздумывает, не вернуться ли назад. Все равно я приехал в Лондон с часовым запасом. И воспользовался этой возможностью, чтобы зайти в «Денбис» подогнать форму. Хотел было позвонить в Оксфорд Вивьен, но решил, что не стоит, не вынес бы ее язвительно ласкового тона. Когда уходил от портного, на углу Сент-Джеймского парка и Пиккадилли нос к носу столкнулся с женщиной в очках, с которой ехал в поезде. Глядя мимо меня, она проскочила мимо. Случайность, подумал я, но тут же невольно вспомнил усмешку бригадира при слове «сопровождение». Внутри звонко шлепнулась еще одна льдинка.

Каким чудесным показался Лондон, живым и в то же время таинственно нереальным, какими видятся города во сне. Воздух нежный и чистый: я не видел такого огромного и невесомого небосвода с детства, на улицах вполовину меньше легковых машин и автобусов, атмосферы лихорадочного ожидания, преобладавшая накануне войны, сменилась легкой меланхолией. На Риджент-стрит витрины магазинов заложены скрепленными цементом и ярко раскрашенными в голубые и красные тона мешками с песком.

Когда я вошел в кабинет, Билли Митчетт вскочил навстречу мне словно подброшенный спрятанной в кресле пружиной. Такое горячее проявление чувств еще больше насторожило меня. Пододвинув стул, он принялся настоятельно предлагать мне сигарету, чашку чаю, даже выпить — «хотя, если подумать, выпивки нет в целом доме, если только у директора, так что не пойму, почему предложил, ха-ха». Как и бригадир Брэдшоу, Билли избегал смотреть мне в глаза и, бормоча что-то себе под нос, стал усердно перебирать разбросанные по столу предметы.

— Как живется в Бингли-Мэнор? — наконец спросил он. — Интересно?

— Весьма.

— Хорошо, хорошо. — Долгое молчание, в течение которого, казалось, застыли в томительном ожидании видные за окнами арочные своды и контрфорсы. Вздохнув, Билли взял потухшую трубку и стал мрачно ее разглядывать. — Дело в том, старина, что один из наших людей просматривал твое личное дело — понимаешь, простая формальность — и наткнулся на… ну, в общем, на слабый след.

— След? — переспросил я. Произнесенное слово содержало неясный пугающий намек, как это бывает у медиков.

— Угу. Кажется… — Митчетт бросил трубку и повернулся боком, вытянув коротенькие ножки, опустив голову на грудь и оттопырив нижнюю губу, принялся задумчиво разглядывать носки туфель. — Кажется, ты был чем-то вроде большевика.

Я рассмеялся:

— Ах, это. А кто ими не был?

Он испуганно взглянул в мою сторону.

— Я не был. — С серьезным деловым видом он снова повернулся к столу, взял размноженный текст и пробежал по нему пальцем, пока не нашел, что искал. — Была поездка в Россию, вместе с Баннистером и теми, из Кембриджа. Верно?

— Ну, верно. Я бывал и в Германии, но это не значит, что я стал нацистом.

Билли растерянно заморгал.

— Верно, — удивленно подтвердил он. — Верно. — Он снова заглянул в бумагу. — Но посмотри, что ты здесь написал, в искусствоведческой статье… где это? а-а, в «Спектейторе»: «Цивилизация в упадке… пагубное влияние американских ценностей… неудержимый марш международного социализма…» Какое отношение все это имеет к искусству? Нет, ради Бога, не подумай, что я разбираюсь в искусстве.

Я тяжело вздохнул, изображая скуку, презрение, надменную иронию и в то же время решимость проявить терпение и желание попытаться как можно проще объяснить сложные проблемы. Такую позицию — патрицианскую, снисходительную, прохладную, но не жесткую — я находил самой результативной, когда бывал загнан в угол.

— Это писалось, — пояснил я, — когда начиналась война в Испании. Вы помните это время, атмосферу безнадежности, почти отчаяния? Знаю, теперь кажется, что это было бог весть как давно. Но вопрос стоял просто: фашизм или социализм. И выбор, разумеется, был неизбежным. Для нас.

— Но…

— И как оказалось, мы были правы. Англия, в конечном счете, ведет войну против фашистов.

— Но Сталин…

— … выиграл немного времени, только и всего. Россия будет сражаться вместе с нами еще до конца года. Нет, постой, — я вяло поднял руку, отмахиваясь от всех этих общих мест, — видишь ли, Билли, я знаю, что ошибался, но совсем не по той причине, о которой ты думаешь. Я никогда не был коммунистом, то есть не был членом партии, и та поездка в Россию, которая так взволновала твоих ищеек, лишь подтвердила мои сомнения в отношении советского строя. Но в то время, три года назад, когда я был лет на двадцать моложе, чем теперь, а Испания была температурной картой Европы, я, как и многие другие, считал себя обязанным, нравственно обязанным, отдать все силы на борьбу со злом, которое тогда было совершенно ясным и очевидным для всех. Вместо того чтобы отправиться воевать в Испанию, что, вероятно, мне следовало сделать, я пошел на единственную жертву, которая была в моих силах, — отказался от эстетической чистоты в пользу открыто политической позиции.