Лик избавителя - Наталия Ломовская Страница 47

Чтобы он потом отплатил. Чтобы он присмотрел за ее внучкой. Она любила ее и боялась за нее, они со Стасей были дружны и никогда не разлучались, так ему рассказали братья Козыревы.

Теперь ему надо найти девушку и защитить ее. Защитить от любой опасности, какая бы ей ни грозила. И делать это всю жизнь, насколько его хватит.

Что ж, может, она и не захочет видеть его рядом! Красивая, умная девушка, она может и не захотеть такого… старого самоуверенного козла. Это не страшно. Он все равно не выпустит ее из виду и будет помогать ей. Незримо. Как ему самому всегда помогала та женщина.

За романтическими бреднями он не заметил, как добрался до места. Мир проносился за окнами автомобиля, хлестал ледяной дождь, сплетались нити, и каждая выражала страх, безнадежность, надежду. Кажется, его остановил работник ГАИ, долго вглядывался в его лицо, попросил документы. Расплылся в улыбке, откозырял.

– Езжайте осторожнее, доктор. Наледь на дорогах. Я у вас в ожоговом центре лежал. Ну, где вам упомнить, я еще малец был, батарейки в костер бросил…

Вагаев слабо улыбнулся, похлопал парня по плечу. Он не узнал его, но на секунду мелькнула мысль попросить помощи. Парнишка бы не отказал. Нет, нет, это его ноша, ему с ней справляться.

Уже смеркалось. И без того низкое небо совсем, кажется, надвинулось на землю. Кусты зябко жались друг к другу, будто пытаясь защититься от надвигающегося мрака. Дождевые струи превращались порой в одну ледяную нить, и тогда само время словно переставало существовать, не двигаясь вперед, не возвращаясь вспять, не замирая на месте. Такое чувствуешь иногда во сне: совершаешь движения лишь ты, лишь ты настоящий, а весь остальной мир бесплотен и нереален. И страшнее всего бывает, когда бесплотным и нереальным начинаешь становиться сам. Хочешь проснуться – и…

Дышать безвременьем и неизвестностью было тяжело, даже больно.

Вагаев с трудом отыскал нужный ему дом. Он стоял не в линию с соседними домами, в глубине, а перед ним, верно, когда-то был палисадник, теперь же осталась только большая старая рябина. А про дом Вагаев подумал вдруг, что жить в нем невесело и трудно – такие узкие окна-бойницы, серые толстые стены, и крыша надвинута низко. И снова он вспомнил о тех домах, что снятся его отцу. Надо бы при случае расспросить, какие они…

Тимур открыл разбухшую от влаги калитку, не опасаясь собаки, ему казалось, что хозяин этого дома собаку держать не станет. И верно – будка там была, но она пустовала и, видимо, давно. Вагаев не увидел, скорее, почувствовал, что кто-то следит за ним в окно. И почти тут же распахнулась входная дверь.

Глеб был в старом махровом халате, из-под которого торчали голые мальчишеские ноги.

– Тимур Адамович… Что-то случилось?

Его нити отражали только удивление и ничего более.

«Зря я сюда приехал», – подумал Вагаев.

– Да нет, ничего особенного.

– Вы проходите в дом.

«Точно, зря!»

– У меня только не убрано. Я ж один живу, – оправдывался Глеб, проводя гостя темным коридором. В коридоре пахло затхлостью и мышами. Под ногами перекатывались какие-то банки. Впрочем, в жарко натопленной кухне было относительно чисто. На плите булькала кастрюля.

– Присаживайтесь. Сейчас чайник поставлю.

Вагаев хотел сказать ему, чтобы он не беспокоился, извиниться и уйти, но что-то его удерживало. Глеб суетился, освобождал от хлама табурет у дверей, хотя в кухне было два свободных стула. Вагаев прошел и сел у окна, лицом к дверям. На подоконнике стояли банки с тушенкой. Вагаев взял одну, покрутил в руках.

– Консервами питаешься… Жениться тебе надо.

– Вы меня сватать приехали? – весело спросил Глеб.

– Я бы посватал, – щедро улыбнулся Вагаев. – Да вот невесты-то у нас все разбегаются. У тебя, кажется, что-то горит.

– Невесты? – переспросил Глеб, сноровисто подхватывая кастрюлю. – Это ж вы насчет тех девушек, что самоволкой из клиники ушли? Я, Тимур Адамович, виноват. Я и хозяйке так сказал: виноват.

Теперь он забеспокоился. Но, кто знает, может, он боялся потерять работу? С кастрюли слетела крышка, со звоном покатилась по полу. Вагаев увидел, что кастрюля до краев полна разваренной гречкой.

– Да ты не переживай. С кем не бывает. Я просто хотел спросить, не говорил ли ты с этими девушками? Ты парень молодой, вам есть о чем поболтать. Может, они тебе жаловались на что? Может, я им не угодил?

– Что вы, Тимур Адамович, ничего такого не было. Я с клиентками никогда не разговариваю, это в мои обязанности не входит. Вот заснул, это да, это я провинился. Но больше такого не повторится, честное слово!

– Я тебе верю, Глеб. А куда это ты столько каши наварил? Одному-то!

– Это… Про запас. На неделю.

– Испортится ведь. Лучше вари понемногу, да ешь всегда свежее, это я тебе говорю как старый холостяк!

– Запомню, Тимур Адамович. Ничего, собака съест.

– Какая собака? Что-то я не видел собаки во дворе.

А вот тут Глеб испугался. Нити его полыхнули фиолетовым, но только на секунду.

– Все никак не привыкну, что Мухтара нет. Издох он недавно, бедняга. Старый уже был.

– Вот оно что…

«Он хорошо умеет врать. Если бы я был не я, то не понял бы, что он врет. Но как же глупо было мчаться сюда, не имея никакого четкого плана, не надеясь на подмогу!»

– Глеб, я поеду, пожалуй. Просто я беспокоился, ты понимаешь, насчет чего. Если придет следователь и будет тебя расспрашивать, ты скажи ему, пожалуйста, то же, что и мне говорил. Ладно?

– Вы думаете, будет следствие?

Снова фиолетовые всполохи.

– А как же? Глеб, это дело серьезное. Две моих пациентки, девушки, которых я оперировал, с небольшим промежутком времени пропадают из клиники. Меня уже сегодня вызывали в отделение.

Он даже почти не врал – ведь был он сегодня в полиции, разве нет?

– Если мы договорились, то я поеду, хорошо? Темно, и погода плохая. Сейчас дороги так обледенеют.

– Конечно, конечно, – промямлил Глеб. – А как же чай?

– В другой раз. Спасибо.

Вагаев вышел во двор.

– Я вас не буду провожать, ладно? Калиточку там прихлопните покрепче…

Дождь усилился, теперь это была сплошная ледяная каша, валившая с темных небес. Вагаев вышел, притворил калитку и полез по карманам, отыскивая ключи. Сегодня утром, собираясь к Стасе, он не без умысла надел потертую куртку, любимую, «летную». Он знал, что куртка ему идет, к тому же она была удобной. Но эти карманы на «молниях», целых шесть карманов, и искомое всегда обнаруживалось в последнем!

Он сунул руку в боковой карман, и пальцы его, чувствительные пальцы хирурга, прикоснулись к чему-то гладкому, теплому, живому. Откуда тут это?