Исповедь гейши - Радика Джа Страница 47

Вы смеетесь. Но я говорю совершенно серьезно. Мне совсем не хочется вас убивать, вы добрый и щедрый, но у меня нет выбора. Вы недоверчиво качаете головой, но в глубине души опасаетесь, что все это всерьез. Мне кажется, что вы и сами уже обо всем догадались. Токио — чудесный город. Здесь так много красивых вещей, от которых невозможно отказаться. А когда они вам надоедают, вы покупаете что-то новое, и ощущение счастья возвращается. Вся суть в том, что наша жизнь невозможна без постоянных покупок. Вот поэтому вы и должны умереть. Разве можно оставлять в живых чужеземцев, узнавших нашу главную тайну?

Вы смеетесь и все же посматриваете на дверь? Думаете, я шучу? Идите проверьте — она заперта. Понюхайте свой виски. Вам не кажется, что сегодня он пахнет чуточку по-другому?

А, заметили! Теперь поняли, что я не шучу?

Я заманила вас в ловушку, но вы сами в этом виноваты. Это же вы начали. Не надо было задавать столько вопросов. Вы меня упрашивали, угрожали, подкупали — и все для того, чтобы я рассказала о себе. А я этого не хотела. Не делайте резких движений, а то яд убьет вас быстрее. Ждать уже недолго — от силы час-другой. Но вы не волнуйтесь, я вас не оставлю. Одному умирать тяжело, это всем известно. Внизу знают, что мы проведем здесь весь день. Я останусь с вами до самого конца, пока ваша душа не покинет тело. Она, свободная и счастливая, будет взирать на меня с небес, когда я вечером выйду из гостиницы.

Вы верите в Бога? Похоже, что нет. Да и я не очень-то в него верю. Но если он все-таки есть, то это наверняка старуха с морщинистыми руками. Да-да, со сморщенными натруженными руками, потому что она с утра до вечера смывает грязь с человеческих душ. Подобно банщицам, которые моют и массируют тела клиентов, а если им немного приплатить, то и чистят им уши, Бог избавляет от скверны представшие перед ним души, возвращая им первозданную чистоту. Мы, японцы, первые догадались об этом: небо всего лишь огромная купальня, где трудятся не покладая рук неутомимые банщицы.

Впрочем, вы скоро сами все узнаете. Ваша душа попадет туда, где все ее сокровенные извивы очистят от грязи, чтобы она могла вселиться в новое тело.

В клубе у меня была подружка. Сейчас ее нет в живых, так что я могу назвать ее имя — Каору. Она происходила из старого самурайского рода, и среди ее предков были два настоятеля знаменитых киотских храмов и один член императорского двора. Она была хороша собой, получила прекрасное образование и была замужем за крупным политиком из Кобе. Но ее муж был честным человеком и деньги у них особо не водились. Поэтому она воровала в магазинах, причем делала это виртуозно. Никому и в голову не приходило, что дама из такой почтенной семьи способна на мелкое воровство. Но однажды счастье ей изменило, и мне пришлось выручать Каору, сделав вид, что я просто дала ей подержать свою вещь. Понятно, что заплатила за нее тоже я.

Однако мой поступок привел Каору в ярость.

— Ты думаешь, я тебе спасибо скажу? — зло прошипела она. — Да мне наплевать, что меня посадят. Я и так в тюрьме всю свою жизнь. Нашли чем испугать.

У Каору была своя теория. Она считала, что в Японии свободны только тени. А людям даже не стоит и мечтать о свободе, особенно женщинам. Их испокон веку учили бояться, и больше всего того, что о них подумают другие.

Я же в тюрьму не попаду, потому что гостиничные камеры меня просто не увидят. А вы станете еще одним безвестным иностранцем, найденным мертвым в чужом городе. Дело быстро замнут — в таких случаях японская полиция не любит огласки. Все спишут на самоубийство или несчастный случай, а если ваша жена и дети поднимут шум, полиция повесит убийство на какого-нибудь иностранца. Японцы не любят, когда чужаки суют нос в их дела.

Вы снова дернули щекой. Значит, вы со мной согласны? Как жаль, что вы никогда больше не сможете заговорить.

Минут через пять все будет кончено. Потом я приберусь в номере, заправлю постель и обмою ваше тело под душем. После этого уложу вас на кровать и одену. Я даже включу нагреватель, чтобы вам было тепло. Дело в том, что я во всем следую правилам. А покойники требуют особого уважения.

Затем я разденусь и положу свои дизайнерские тряпки в пластиковый пакет. Приму ванну, чтобы совершить обряд очищения. Вытрусь мохнатым гостиничным полотенцем и напудрю лицо и руки белой пудрой. Надену белое подержанное кимоно, такое же, как было у меня на свадьбе. В белом цвете есть нечто жертвенное — в прежние времена воины совершали харакири, надев белые одежды.

Я бесшумно спущусь вниз и брошу пакет в мусорный бак в подвале. После этого поднимусь на первый этаж и пройду мимо стойки, где сидит усталая девушка с крашеными волосами. Она из префектуры Аиси, но уже два года живет в Токио. Ногти на ее больших крестьянских руках украшает самый модный маникюр — разноцветный леопардовый узор с искусственными хрусталиками по краям. На ней майка от «Дольче & Габбана», а под стойкой лежит розовая пластиковая сумка под Луи Виттона. Она уже не вернется в свою деревню, даже если не найдет здесь мужа. Я помню, как она начинала работать в этой гостинице — очень вежливая и розовощекая. А сейчас ей лучше бросить этот грязный лотосовый пруд и поскорее возвратиться домой. Ведь она так и не нашла здесь ни мужа, ни любовника.

Я дотронусь до ее лица, и она поднимет голову, но никого не увидит. Может, мое прикосновение пробудит в ней воспоминания о любимой бабушке или тете. Она улыбнется и на мгновение превратится в простую деревенскую девушку. Но тут же очнется, тряхнет своими розовыми волосами и хмуро посмотрит на свои ногти.

Предоставив ее судьбе, я выйду в тихий переулок. Остаток ночи я проведу среди своих детей — бесплотных теней Догендзака, которые проводят меня к первому поезду, собирающему по городу неприкаянные души Токио.