Царские врата - Александр Трапезников Страница 47

В квартире кроме него находился еще знакомый мне молчаливый шофер-охранник и пожилая женщина, видимо родственница или домработница, занимавшаяся уборкой. А что тут было убирать? И так всё блестит и светится, люстры хрустальные, мебель из карельской березы, туркменские ковры, одних напольных китайских ваз штук восемь, бельгийский карабин и казачьи шашки на стенке, супеаппаратура, даже настоящий телескоп на лоджии. А вот на полу у дивана я углядел ажурные женские трусики, кто-то оставил по-рассеянности.

Борис Львович хладнокровно задвинул их ногой и повел меня на кухню, которая по площади равнялась всей нашей с сестрой квартире. Там нас и впрямь поджидал обед. Но есть мне нисколько не хотелось. Борис Львович во время нашего разговора также почти не притронулся к пище, лишь листья салата изредка пощипывал. Я рассказал ему откровенно всё о той ситуации, в которой очутилась Даша. По его реакции я и догадался, что ему уже многое известно. То есть реакции вообще никакой не было, только вежливо-скучающее молчание и оценивающий взгляд, словно он прикидывал меня на вес, сколько потянет: взять целиком, всю тушку, или завернуть по частям? Потом он как бы очнулся и произнес:

— Так я и знал, что нечто подобное с тобой случится.

— Не со мной, с Дашей, — ответил я, начиная почему-то злиться. Ну, зачем я сюда приперся? Да еще разоткровенничался, как на исповеди. Не лучше ли было поговорить на эту тему с сестрой? Ведь ближе и роднее человека мне сейчас нет.

— Именно с тобой, — повторил и подчеркнул Борис Львович. — Ты посмотри на себя в зеркало. В кого превратился. Ты хоть причесывался сегодня утром? Волосы взъерошенные, на носу ссадина — откуда, кстати? Глаза мечутся, того и гляди Кондратий хватит. Остынь, подумай трезво.

— Причем тут волосы? — отмахнулся я. — Речь идет о судьбе девушки, о ее спасении. Ведь продадут за долги. И в Чечню отправят. Ила еще куда, к Аллаху.

— А нужна она тебе вообще-то? Прикинь.

— Ну что вы такое говорите?!

— А ты рассуди. Научись искать причину всех бед и несчастий не вне, а внутри самого человека. Хотя и внешние обстоятельства тоже играют свою роль. Вот девушка эта. Из неблагополучной семья, отца нет, мать с бабкой пьют. Плохо. Но почему она, скажем, школу бросала, на рынок пошла? Сама двинулась по накатанной колее в овраг. Компании, наверное, молодежные там всякие, знаю я, чем они занимаются. Но её тянет в тяжкое, потому что иного не хочется, примеры перед глазами. Так жить легче, проще, без труда над собой.

— Да вы ведь не знаете ее…

— Погоди, — остановил он меня. — Я жизнь знаю. Шла бы работать санитаркой в больницу или нянечкой в детский сад, все от соблазнов подальше. Изнурять себя надо, чтобы наверх выбиться. И учиться. Дорожить своей молодостью и каждой заработанной копейкой. Уйти вообще из этого пьяного дома, коли так.

— Говорить легко, а попробуй, когда у тебя еще братец маленький на руках? — сказал я. — И мать не бросишь, какая бы она ни была.

. — Тогда сам погибнешь, да и прихватишь с собой кого-нибудь. Вот тебя, к примеру. Думаешь, почему она за тебя уцепилась?

— Уцепилась! — выкрикнул я с гневом.

— Ну, прислонилась, — насмешливо улыбнулся Борис Львович. — Слово другое, а суть все равно одна. Ты для нее как бы из другого мира явился. Умненький, чистый мальчик, юноша, восторженный, последнее ближнему отдаст, даже не курит. Где она таких видела в своих компаниях? Или на рынке? Такой реликт, как ты, еще поискать надо. Ей-богу, я серьезно, у меня у самого душа радуется, когда я тебя вижу. И ведь по возрасту ты мог бы быть моим сыном. Ну, ладно, я все равно тебя как сына люблю… Так вот, ты для нее — надежда, свет во тьме, вдруг вывезешь? А тут еще и деньги принесешь на выкуп. Чего же тебе голову не поморочить? А потом вильнуть хвостиком и за другого уцепиться. Прислониться, коли тебе так больше нравится.

— Знаете что?! — я резко поднялся из-за стола. Не ведая, правда, что дальше делать? Уйти?

— Сядь, — спокойно произнес Борис Львович. — Мы ведь по-дружески разговариваем. Я тебе добра хочу. И, разумеется, я дам тебе денег, выручу. Сколько они там задолжали этому Рамзану?

— Тысячи две долларов. Но одна у меня уже есть, — хмуро ответил я. Проклятые деньги! Всё около них крутится, что у Павла, что у меня. Ну, никуда не денешься, невольно поверишь, что от них — счастье. И любовь? Ну не может такого быть, не может! Борис Львович ушел куда-то и вернулся с пачечкой банкнот. Положил ее на стол, но я пока к ним не притрагивался, даже смотрел с каким-то отвращением.

— Бери, — сказал Борис Львович. — И послушай. Девушка эта тебе не пара. Вы на разных социальных ступенях находитесь, разное воспитание, образ жизни. Если тебе так уж невтерпёж, я тебя хоть сейчас познакомлю с одной красивой опытной женщиной. Ну… ты понимаешь для чего. Роскошная брюнетка. Вот позвоню — и приедет. Тебе наглядное пособие нужно. А коли ты всерьез жениться надумал, так мы тебе и хорошую невесту сыщем, из порядочной семьи, считай, высшего общества. Есть на примете дочка одного миллионера, моего друга. Она сейчас на берегу Красного моря загорает, как вернется — сведу. Ида зовут, в МГИМО учится.

— Не надо, — сказал я. — Я Дашу люблю. Вы же вот любите мою сестру, почему другим в этом чувстве отказываете?

— Верно, любовь — страшное, слепое наваждение, — кивнул Борис Львович, — Суггестия. Ну вот мы и до сестры добрались. Ты мне тоже помочь должен.

— Как? — насторожился я. Не понравилось мне, что он уже начинает хомут примеривать. А чего я другого ждал?

— Просто. Ты сам сказал, что я люблю Женю, это правда. И хочу жениться на ней. Так и будет. Но мне нужно, чтобы она вновь поверила мне. У нас в прошлом произошло… нет, тебе об этом знать необязательно, мне…

— Почему же? — перебил его я. — Что за тайны Мадридского двора такие?

— Это к делу не относится, — холодновато сказал он. — От тебя требуется только одно. Я не могу сейчас контролировать все поступки и умонастроение Евгении Федоровны, а ты рядом. И хоть не имеешь на нее особого влияния — она слишком самодостаточна, — но можешь, по крайней мере, сообщать мне о том, что происходит в вашем доме. Какая там стоит погода. Станешь вроде метеоролога.

— Другое словцо-то надо, — возразил я. — Говорите уж сразу: шпионом.

— И поспособствуешь ограждению ее мыслей от некоего человека, — невозмутимо продолжил он, будто я уже был полностью в его власти и получал первое задание. — Ты знаешь, кого я имею в виду. Это Павел Слепцов, твой монах черный.

«Заболотный проинформировал», — тотчас подумал я. И спросил:

— Как же я это сделаю, огражу то есть? Ведь она любит его. И у вас, Борис Львович, по-моему, ничего не получится.

— Это всего лишь увлечение, самообман, — сказал он, — Я к нему не ревную. Такие люди, как он, призваны служить Богу, и пусть. Нечего им среди людей мешаться. Жизнь другим портить. Все равно она с ним будет лишь несчастна. Да и не пойдет никогда за ним. У нее гордости много. А ты постарайся выветрить его дух из ее головы. Чтобы даже тени рядом не было.