Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш Страница 47

Неделю спустя Валькур шагал по грязному плоскогорью Бьюмбы, где к этому времени уже собралось около сотни тысяч беженцев. С Райкой, сомалийкой, работавшей на организацию African Rights, они собирали свидетельства уцелевших, чтобы потом написать настоящую историю геноцида, все еще продолжавшегося в сотне километров к югу. Странный мир окружал его - одни женщины, дети и старики. Взгляд у них был не пустой, а какой-то отсутствующий, обращенный внутрь, можно даже сказать, мертвый. Как у зрячих, которые отказываются видеть. Лишь несколько женщин согласились говорить: голос звучал приглушенно, глаза они опускали и долго еще не поднимали их после завершения рассказа об убийстве своих мужей и сыновей, напоминавшего, скорее, медицинский отчет, потому что выражались они только конкретными словами. Женщины, по природе своей крайне стыдливые и стеснительные, описывали изнасилования с такими подробностями, от которых мурашки шли по коже, они словно составляли отчет о собственном вскрытии. Они рассказывали о самых ужасных издевательствах и изощренной жестокости спокойно и отстраненно, отчего звучало это еще чудовищнее. Конечно, записывая очередную историю, Валькур представлял ее героиней Жантий. И если сначала, когда он только принял решение вернуться, он еще питал какую-то надежду увидеть ее снова, то за месяц, проведенный в Бьюмбе, последняя надежда растаяла. Он опросил около сотни человек, бежавших из Кигали, четверо из которых прятались в отеле «Тысяча холмов». О Жантий никто ничего не слышал. И все равно он поедет в Кигали, чтобы узнать о том, как умерла Жантий и их дочь. Потом… потом он… Он не смог закончить фразу, мозг отказался ее сформулировать. Как в глазах всех этих женщин навеки поселилась отстраненность, так в его голове воцарилась тишина.

Им понадобилась неделя, чтобы, следуя за батальоном солдат РПФ, добраться от Бьюмбы до границы префектуры Кигали. Они словно спускались в преисподнюю. Путь их чем-то напоминал крестный ход христиан в Страстную пятницу: после очередной остановки - всего их было четырнадцать [52]- все больше открывались раны, и все ближе и неизбежнее становилась смерть. Вместо того чтобы уходить, бежать от ужаса, они настойчиво преследовали его, гнались за ним по пятам, забирались в самые отдаленные уголки, как патологоанатомы, скрупулезно описывающие природу повреждений, чтобы оценить продолжительность предсмертной агонии. В. мозгу у них запечатлелись картины, которые не придут в голову самому сумасшедшему художнику. Райка глотала снотворное. Валькур засыпал, напившись, как свинья. Просыпался от кошмарных видений: ему снились обезображенные разлагающиеся трупы, странные люди с мачете вместо рук. Вдалеке в сиянии появлялась Жантий. Она бежала к нему, но чем ближе она становилась, тем отчетливей было видно, что она превратилась в жалкое подобие того, кем была. Волосы пепельно серые, из живота течет река раскаленной лавы. И, когда ее перекошенный рот, ее гниющие губы прикасались к его губам, он просыпался от собственного крика весь в липком поту. Ночь сияла тысячей звезд. Часто ему удавалось вырвать у сна всего лишь час, а потом он сидел, ни о чем не думая, малейшее дуновение ветра доносило до него запахи смерти, исходившие от каждого куста. Даже могучие эвкалипты, способные вобрать всю влагу этих земель, не могли освежить воздух. Едкий запах разлагающейся плоти проникал повсюду, с ним не могли справиться никакие деревья. Каждую ночь Валькуру снилась разная смерть Жантий, и чем ближе он подъезжал к Кигали, тем ужаснее становились ее обстоятельства. В кошмарах, заполнивших без остатка его сны, Жантий подвергалась всем тем пыткам и унижениям, о которых рассказывали ему женщины, стыдливо уставив взгляд в кроваво-красную землю, словно у молчаливому священнику в самой грязной непристойности.

На холмах, в деревеньках и селениях, на перекрестках, там, где располагались рынки, где люди обычно назначали встречи, повторялась одна и та же история. Соседи, друзья, иногда родственники приходили и убивали. Может, бессистемно, но точно. Были известны имена всех без исключения убийц. В небольших городах и районных центрах геноцид проходил более систематизированною. Организовывались собрания, отдавались приказы, инструкции, рисовались планы. Если методы и казались такими бесчеловечными, если убийцы расправлялись со своими жертвами так жестоко, то не потому, что люди действовали стихийно или обезумели, просто они были слишком бедны, чтобы построить газовые камеры.

В Ньямате, небольшом мирном селении, где низкие дома выстроились вдоль широкой песчаной улицы, Валькур и его спутница сразу это поняли. Они шли по следам второго холокоста. Их отвели в так называемый «приход», который в Руанде объединяет несколько зданий, расположенных вокруг церкви: школу, клинику, учебное заведение, пансионат, - настоящая крепость из красного кирпича. Солдаты, охранявшие ее, не советовали им идти дальше. От всех этих зданий исходило зловоние, которое было хуже запаха навозной жижи только что испражнившейся свиньи в жаркий летний день. Это был не просто запах смерти, здесь воняло сразу всеми трупами мира, которые уже начали разлагаться. Когда начались убийства, почти у всех тутси сработал один рефлекс: ополченцы не осмелятся покуситься на дом Божий. Десятками тысяч, со всех холмов и со всех краев, они бежали, шли по ночам, приползали и с глубоким вздохом облегчения падали на церковном клиросе, у входа в дом священника или в классах, осененных распятием. Бог был их последней защитой от бесчеловечности. Но в начале этой весны Бог, не говоря уже о подавляющей части его почтенных наместников, оставил своих агнцев. В Руанде церкви превратились в газовые камеры. В каждом здании прихода Ньяматы лежали кучами сотни, тысячи тел. Три тысячи человек набились в круглую церковь с блестящей железной крышей. Они закрыли за собой тяжелые двери из кованого железа. Убийцы никак не могли проникнуть внутрь, поэтому пустили в ход гранаты. Несколько десятков гранат сделали свое дело, пробив тысячу маленьких дыр. В этот ясный день сквозь продырявленную крышу врывалось солнце, наполняя церковь россыпью бриллиантового света. Валькуру померещилось, что среди сверкающих бликов он видел шею Жантий.

Они почти перестали вести хронику, лишь изредка записывали рассказы выживших. Решительные и целеустремленные проводники вели их от одной братской могилы к другой, от церкви к церкви. Они почти добрались до Кигали, но им пришлось сделать еще один привал в Нтараме, где солдаты снова отвели их в церковь. Тот же ровный ковер из тел, тот же запах гниения. Запах чужой смерти проникал даже не через нос, а через рот, наполняя собой внутренности, словно он хотел вынуть из Валькура все, что в нем было живого. Вот уже несколько дней его желудок был совершенно пуст, лишь капельки желчи выступили в уголках губ. На повороте дороги он увидел первый холм Кигали, Он возвращался туда, где жила Жантий и где он чувствовал себя как дома.

В городе было тихо и пустынно. Лишь несколько машин с военными медленно ехали по бульвару ОАЕ. Основные перекрестки патрулировали вежливые и дисциплинированные солдаты. Бесконечные груды трупов исчезли. Там, где раньше на всеобщее обозрение была выставлена смерть, вырыли длинные траншеи, желтой полосой они окаймляли заасфальтированные улицы по всему городу. Кое-где можно было различить цветное пятно: торчащий из извести кончик, кусочек рубашки, платья, красного фишю… Валькур останавливался перед каждой могилой, надеясь не узнать никого. Он шел медленно, рассматривал одежду, вглядывался в очертания тел, пытаясь угадать лица. На смену ужасу пришел страх. Это было противоречивое, двойственное чувство, от которого ему не удавалось отделаться. Насколько он мог судить, если мыслить логически и проанализировать ситуацию, все рассказы свидетелей, которые он слышал, то все, абсолютно все говорило о том, что Жантий погибла. Получалось, что Валькур боялся не узнать,. как именно умерла Жантий, потому что тогда ее исчезновение смешалось бы с сотней тысяч других смертей, как безымянная и безликая капля воды в море страдания. Жантий должна была существовать и после смерти, и Валькур знал, что не сможет жить, если ему не удастся написать о гибели Жантий. Убийцы его не интересовали, их имена мало что значили. Послушные исполнители, нелепые марионетки, одураченные целым светом бедняги. Бессмысленно их судить и требовать наказания - трибуналы его страны объявят их недееспособными из-за коллективного отравления разума.