Спи, бледная сестра - Джоанн Харрис Страница 47

Aux marches du palais…

Aux marches du palais…

'У а une si belle fille, lonlà…

'У a une si belle fille…

Я еще раз переговорил с Расселом и со вздохами и намеками на скупую мужскую слезу позволил убедить себя, что единственная возможность вылечить мою дорогую Эффи — отправить ее на время в какую-нибудь достойную клинику под тщательное наблюдение врачей. Я заметно вздрогнул, когда добрый доктор намекнул, что потеря ребенка, возможно, навсегда лишила Эффи душевного равновесия, но всерьез задумался, когда он стал убеждать меня, что, если не принять меры немедленно, она может серьезно навредить себе. Напустив на себя хмурость и внутренне ухмыляясь, я подписал бумагу, затем и доктор поставил свою роспись, и, уходя, я аккуратно спрятал документ в бумажник. По дороге домой я зашел в свой клуб пообедать — впервые за несколько недель — и жадно набросился на еду. За стаканом бренди я позволил себе роскошь и выкурил сигару. Я праздновал.

Уже почти стемнело, когда я добрался до Кромвель-сквер, однако, взглянув на часы, обнаружил, что еще только десять минут четвертого. Поднялся ветер; он гонял по мостовой черные листья, снег щипал лицо; расплатившись с извозчиком, я заспешил в дом. Леденящий ветер когтистыми лапами цеплялся за мое пальто, я открыл дверь, впустив вперед себя ворох палой листвы. Дрожа, я захлопнул дверь, оставив темноту топтаться на пороге. Наверное, сегодня пойдет снег.

Я нашел Эффи в неосвещенной гостиной: она сидела у погасшего камина, забытая вышивка лежала на коленях. Окно почему-то было открыто, и ветер дул прямо в комнату. На полу валялись сухие листья. На один краткий кошмарный миг меня вновь охватил прежний страх, беспомощное ощущение своей ничтожности, будто она со всей этой своей готической бледностью и призрачным обликом каким-то образом превратила меня в призрак в моем собственном доме, будто я — блуждающий дух, а она — живая, дышащая плоть. Потом я вспомнил о бумаге в кармане, и мир встал на место. С нетерпеливым возгласом я сделал два шага и позвонил в колокольчик, вызывая Тэбби. Я заставил себя заговорить с Эффи, всматриваясь в серое пятно ее лица в темноте.

— Ну и ну, Эффи, — проворчал я. — Что это тебе вздумалось сидеть на таком холоде? Так и простудиться недолго. О чем только Тэбби думала? Как она позволила тебе рассиживаться здесь? Да еще и камин не затопила! Давно ты тут сидишь?

Она повернулась ко мне — полудевочка, лицо разделено надвое лучом света из коридора.

— Генри. — Голос ровный и бесцветный, как она сама. Черты ее причудливо исказились: казалось, двигалась только половина рта, один глаз уставился на меня, от света зрачок сузился в точку.

— Не волнуйся, дорогая, — продолжил я. — Сейчас придет Тэбби. Я позабочусь, чтобы она хорошенько растопила камин, а потом ты сможешь выпить горячего шоколада. Разве мы хотим, чтобы ты простыла?

— А разве нет? — В ее голосе мне послышалась язвительная насмешка.

— Конечно нет, дорогая моя, — бодро ответил я, давя желание забормотать. — Тэбби! Черт бы побрал эту женщину, пора бы ей уже появиться. Тэбби! Она что, хочет тебя до смерти заморозить?

— Тэбби ушла, — тихо произнесла Эффи. — Я отправила ее в аптеку за каплями.

— Ах вот как.

— Никого нет. У Эм выходной. Эдвин ушел домой. Мы с тобой одни, Генри.

На меня снова нахлынул беспричинный страх. Я старался взять себя в руки. Почему-то мысль о том, что я с Эффи наедине, пугала. Кто знает, что за странные мысли бродят в ее голове? Я нашарил в кармане спички, усилием воли заставил себя повернуться к ней спиной и трясущимися руками зажег лампу… Я чувствовал, как ее глаза впиваются мне в затылок, челюсти сводило судорогой от ненависти к ней.

— Вот, так уже лучше, правда? Теперь нам друг друга видно. — Вот так, правильно, оживленная болтовня. Нет причин думать, что она замыслила ссору, что она уже знает… Я повернулся к ней, и челюсть снова заболела, теперь от натянутой улыбки, которая, я знал, ни на миг не обманула ее. — Я закрою окно, — сказал я.

Целую вечность я возился со шпингалетом, шторой, листьями на полу. Я бросил листья в камин.

— Интересно, мне удастся развести огонь?

— Мне не холодно, — сказала Эффи.

— Зато мне холодно, — отозвался я с притворной жизнерадостностью. — Посмотрим-ка… я думаю, это не трудно. Тэбби каждый день это делает. — Я стал на колени перед камином и принялся раскладывать бумагу и щепки на углях. Пламя вспыхнуло, затрещало, и из трубы пошел дым. — Ну и ну, — засмеялся я. — Этот фокус сложнее, чем я думал.

Эффи скривила губы в проницательной ненавидящей полуулыбке.

— Я не ребенок, — процедила она. — И не полоумная. Не нужно так со мной разговаривать.

Неожиданная реакция. Она снова застала меня врасплох.

— Да ты что, Эффи… — пролепетал я. — Я… — И, оправившись от изумления, заговорил терпеливым, наставительным тоном врача: — Я вижу, что ты больна. Скажу только, что надеюсь, позже ты поймешь, как больно мне слышать эти неблагодарные слова. Однако я…

— И я не больна, — снова перебила Эффи. И в тот миг я ей поверил: пронизывающий ясный взгляд, глаза — как ножи. — Что бы ты ни говорил и ни делал, как бы ни пытался доказать обратное, я не больна. Пожалуйста, не пытайся мне врать, Генри. Мы одни в доме — не перед кем притворяться, разве что перед самим собой. Попробуй быть честным, ради нас обоих. — Она говорила сухо, бесстрастно, как гувернантка, и мне вдруг снова стало двенадцать, и я наивно и безуспешно оправдывался, чтобы избежать наказания, и каждое слово лишь усугубляло мою вину.

— Ты не имеешь права так со мной разговаривать! — Слова показались неубедительными даже мне самому, я постарался говорить властно: — Мое терпение не безгранично, Эффи, хотя я многое спускаю тебе с рук. Ты должна уважать меня как жена, хотя бы как жена, и…

— Жена? — воскликнула Эффи, и я странно успокоился, уловив в размеренной интонации истеричные нотки. — Это когда же ты хотел, чтобы я была женой? Да если бы я рассказала, что ты…

— Что рассказала? — Я говорил слишком громко, слова вырывались сами собой. — Что я нянчился с тобой, когда ты болела, терпел твои истерики, давал тебе все, чего бы ты ни пожелала? Я…

— Тетя Мэй всегда говорила: неприлично, что ты женился на девушке настолько моложе себя. Если бы она знала…

— Что знала?

Она перешла на шепот:

— Знала, как ты со мной обращаешься… и куда ходишь по ночам…

— Девочка, ты бредишь. Куда хожу, ради всего святого?

— Ты знаешь. На Крук-стрит.

У меня перехватило дыхание. Откуда ей известно? Неужели кто-то меня узнал? Неужели кто-то следил за мной? То, что она сказала, значило… Не может быть. Она блефует.

— Ты сошла с ума!

Она молча покачала головой.

— Ты сошла с ума, и я могу это доказать! — Я лихорадочно полез в карман пальто и вытащил бумагу Рассела. Хрипло, опьяненный болезненной эйфорией, я начал читать вслух отрывки: — «…что пациентка Юфимия Мадлен Честер… симптомы слишком очевидны… не следует игнорировать… мания, истерия и каталепсия… опасна для себя и окружающих… таким образом, рекомендовано лечение… на неопределенный срок… в руки… обеспечивающих необходимые условия…» Ты слышала, что он сказал: я могу отправить тебя в больницу, Эффи, в сумасшедший дом! Никто не поверит умалишенной. Никто!