Нежный bar - Дж. Р. Морингер Страница 47

Я помню несколько эпизодов из рассказанной им биографии. Помню, как он говорил об известных красотках, с которыми переспал, и о знаменитостях, с которыми был знаком, но не помню имен ни тех, ни других. Ясней всего в памяти осталось то, чего не сказал ни один из нас. Отец не объяснил свое исчезновение и не извинился, а я не попросил объяснений. Может быть, нам казалось, что момент неподходящий. Может, мы просто не знали, с чего начать. А вероятнее всего, ни у одного из нас не хватило духа. Как бы там ни было, мы вступили в заговор молчания, и каждый делал вид, будто тот факт, что отец бросил меня и нехорошо обошелся с моей матерью, не лежит между нами на столе как мертвая крыса.

Отцу с трудом удавалось притворяться. Он, будучи взрослым человеком, понимал, что сделал. Я видел это по его лицу и слышал в голосе, но тогда не отдавал себе отчета в том, что именно вижу и слышу. Я пойму это через годы, когда узнаю больше о чувстве вины и презрении к самому себе.

Из множества историй, которые в тот вечер рассказал отец, одна задержалась в моей памяти. Когда я спросил, как он придумал псевдоним для радио и почему его использовал, он сказал, что Морингер не настоящая его фамилия. Его покойный отец был сицилийским иммигрантом по имени Хью Аттанасио, который не мог найти работу, потому что всеми фабриками в Нижнем Ист-Сайде заправляли «фрицы, ненавидящие итальянцев». Чтобы перехитрить фрицев, Хью взял фамилию недавно умершего соседа, немца Франца Морингера. Моему отцу никогда не нравилась фамилия Морингер, и старика своего он недолюбливал, поэтому когда он пробился в шоу-бизнес, то стал Джонни Майклзом.

— Подожди, — сказал я, тыча себя в грудь, — меня назвали в честь покойного соседа твоего отца?

Папа рассмеялся и стал говорить с немецким акцентом:

— Йя, карашо! Забаффно зффучид, если так на эдо посмодредь.

Мы встретились на следующее утро в гостинице, где остановился отец, чтобы вместе выпить кофе. Лицо у него было серого цвета, а белки глаз — красного. Очевидно, после того как мы вчера расстались, он заглянул в гостиничный бар. Из-за похмелья он не смог продолжить монолог, начатый накануне, и поэтому я больше не мог просто слушать, откинувшись на спинку стула. Кто-то должен был говорить. И я забормотал что-то про Билла, Бада, дядю Чарли, «Пабликаны», Лану, Шерил, жизненные цели.

— Все еще хочешь стать адвокатом? — спросил отец, прикуривая сигарету от другой, почти потухшей.

— Почему бы и нет?

Он нахмурился.

— Как ты оцениваешь свои шансы поступить в Йель? — поинтересовался он.

— Как практически равные нулю.

— А мне кажется, тебя возьмут, — сказал отец.

— Правда?

— С этого пустыря к ним придет не много заявлений. Ты дашь им возможность большего географического охвата.

Его обратный рейс в Лос-Анджелес отбывал в полдень. Я вез отца в аэропорт, стараясь сказать что-нибудь глубокомысленное. Я подумал, что, перед тем как расстаться, нам все же следует поговорить о том, чего мы избегали. Но как? Отец сделал музыку в машине погромче и стал подпевать записанным на кассету песням Синатры, пока я перебирал в уме варианты. Мне казалось, я смогу спросить прямо. Почему ты бросил нас без гроша? Или предложить ему начать все заново. Послушай, прошлого не воротишь, и я надеюсь, мы сможем все забыть. Что бы я ни сказал, моя речь должна быть умной и в то же время серьезной. Пытаясь подобрать слова и интонации, я перестал следить за дорогой. Проезжал на желтый свет, то и дело менял ряды и чудом избежал столкновения с грузовиком, который задним ходом выезжал с площадки перед домом. Со скрежетом припарковавшись у бордюра в аэропорту, я повернулся к отцу. Посмотрев ему прямо в глаза, я… не произнес ни слова. Он потянулся за чехлом для костюма, лежавшим на заднем сиденье, обнял меня, потом вылез из машины и хлопнул дверью. Полный отвращения к самому себе, стыдясь своей трусости, я схватился за руль и собрался ехать обратно. Я думал о том, как будет разочарован Бад, когда узнает, что страх одержал надо мной победу.

В тот момент я точно понял, что хотел бы сказать отцу. Что понимаю: он был не готов к отцовству и вообще, может, не собирался становиться отцом, поэтому нет смысла жалеть о том, что его не было рядом, когда я рос. Я жалел лишь об упущенной возможности. Мне бы понравилось быть папиным сыном.

Я услышал стук в окно машины. Отец заглядывал внутрь, делая мне знак опустить стекло. Очевидно, он тоже чувствовал, что должен сообщить нечто важное. Я потянулся и повернул ручку.

— Джей Ар, — произнес отец, когда стекло опустилось, — мне нужно сказать тебе одну вещь.

— Да?

— Ты водишь как полоумный.