Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд Страница 47

Проверка для Нобла настала через полтора месяца – на его взгляд, рановато, но, как выяснилось, он был готов. Как рассказала за ужином Сван, трое деревенских верзил прижали Нобла к стенке за школой: будешь лизать нам башмаки – или тебе придется их съесть. Выбирай.

– Ешь или вылизывай. Выбирай, – взахлеб рассказывала Сван. – А Нобл отвечает: «А посолить?»

Сван зашлась от хохота и стукнула кулаком по столу так, что звякнули тарелки.

– Честно! – кричала Сван. – Так и сказал! – Она понизила голос, придала словам вес – как Нобл. – Спросил: «А посолить?»

Все, кроме Сэмюэля, слушали уже в десятый раз, и все смеялись. Разумеется, кроме Нобла. Он восседал на другом конце стола, весь в синяках, как после прошлой драки, но на этот раз купался в похвалах.

Сэмюэль смотрел на счастливые лица и слушал молча и серьезно.

– И они бросились на него, – перебил Бэнвилл. Слишком уж хороша история, чтобы дать Сван досказать до конца.

Блэйд выскочил из-за стола, изобразил, как Нобл увертывается от мальчишек.

– Бросились – а его там нет! – ликовал он танцуя, подпрыгивая. – Так и налетали друг на дружку.

Бэнвилл вставил:

– Еще как налетали!

– Когда все кончилось, – завершила рассказ Сван, – на ногах остался один Нобл.

Блэйд скорчился на полу, изображая поверженного деревенского мальчишку.

Сэмюэль велел:

– Блэйд, сядь за стол.

Блэйд вернулся на свое место.

Сэмюэль обратился к Ноблу. К нему одному.

– Догадываюсь, каково тебе сейчас.

Сван сказала:

– Не как в тот раз. Когда трое на одного…

Сэмюэль погрозил ей пальцем, не сводя глаз со старшего сына.

– По-твоему, лучше бы я лизал им башмаки? – спросил Нобл. Никогда прежде он не обращался таким тоном к отцу.

– Зря ты их подстрекал.

– Папа, они все равно бы напали. Я это сказал, чтобы сбить их с толку. Выиграть время. Так, дядя Той?

Лицо Сэмюэля застыло, даже взгляд стал неподвижен. Наконец он посмотрел на Тоя – тот тоже смотрел на него. Без тени раскаяния.

– Я подучил парня кой-чему, – сказал Той.

Все затаив дыхание следили за Сэмюэлем.

Теперь он понял. Понял, как от него отгородились, отвернулись. Все, даже Уиллади. Он один среди чужих, и понадобилась вся воля, чтобы не выйти из комнаты. Он остался за столом – никому не нужный, бессильный, всеми преданный.

Хотелось сказать с горечью: рад узнать, как много значит для вас мое мнение. Обрушиться на них с горячностью, которую столько лет в себе подавлял. Или просто уйти. Но ничего из этого нельзя себе позволить, ведь любой его поступок покажет истинную цену тому, чему он учил Нобла, – были то пустые слова или руководство к жизни.

Когда же Сэмюэль наконец заговорил, обращаясь к Ноблу, то голос его прогремел на всю комнату, слишком долго стояла тишина.

– Рад, что ты жив-здоров, – сказал он.

Поздно вечером, уже в постели, Уиллади попросила прощения за то, что скрывала от него правду.

– Ты поступала так, как считала правильным, – ответил Сэмюэль.

– Нет. Я считаю, правильно, что Нобл научился себя защищать. Но скрывать от тебя неправильно. Лучше бы мы просто поспорили, и все. Что плохого в споре?

Не дождавшись ответа, Уиллади продолжала:

– Я не хотела причинить тебе боль.

– Знаю, не хотела. – А про себя Сэмюэль подумал: не хотела, чтобы я узнал.

Уиллади прижалась к нему.

– Это не повторится. Обещаю.

С минуту они лежали молча, потом Сэмюэль осторожно высвободился, перекатился на другой бок, к ней спиной. Уиллади поцеловала его в спину, обняла.

– Между нами все хорошо? – спросила она. – У нас с тобой.

Сэмюэль ответил:

– Уиллади, ты знаешь, как я тебя люблю.

Сэму Лейку становилось день ото дня тяжелее. Он никому ни словом не обмолвился, что чувствует себя неудачником. Не сознался, что ему тяжело видеть, как крепнет дружба между Тоем и детьми. Сказать правду, он рад был за Тоя: этот бездетный человек стал вдруг героем для всех его детей и для сына Раса Белинджера.

Проснется, бывало, Сэмюэль утром, а Той уже разбудил детей и повел на пруд порыбачить. Или вернется с работы, а дети с Тоем подметают двор, или жгут листья, или жарят сосиски, или возвращаются из леса. Слушал, как Той на них ворчит, и чувствовал, что пустота в сердце Тоя заполнилась. Знал, что Той разделяет с детьми то, что ни с кем не мог разделить с тех пор, как потерял младшего брата. Лес. Воду. Свой мир. Он рад за Тоя, тут ничего не скажешь. А за себя не рад. Он стыдится себя за то, что разочаровал других. Даже свое лицо в зеркале кажется чужим.

Боль не утихала. Он шел к купальне со скрипкой, садился на берегу, слушал, как шумят на ветру тополя, и, когда он водил смычком по струнам, музыка лилась над водой, эхом отдавалась в лесах и возвращалась к нему рыданьем. Сэмюэль не обронил ни слезы. За него плакала скрипка.