Американские каникулы - Эдуард Лимонов Страница 47

— Залазь ты первый! — скомандовал он.

Цепляясь ногами за лишние, по-моему, рычаги и провода, я влез. Косогор, расправив полупальто, не спеша уселся на водительское место и начал не спеша рыться в карманах.

— Запомни первое правило трудящегося человека, — сказал Косогор тоном школьного учителя. — Никогда, ни при каких обстоятельствах — не торопиться. Платят нам почасово, так что спешить нам некуда. На, держи карту, будешь штурманом. А я буду водителем и стрелком-радистом. Хуево, что ты не умеешь водить car [52]… Здоровый лоб, давно бы научился…

— Где? Я всегда был бедным. Это вы у нас были привилегированным членом общества — председателем рабочего контроля. Я был поэтом, у меня денег не было…

— Работать не хотел, вот и был поэтом. Ну, поехали?

— Да уже давно следовало бы поехать, — съязвил я. — Вы сами-то автомобиль водить умеете, Леонид?

— У меня всю жизнь была машина, — гордо сказал Косогор.

— И в ГУЛАГе?

— Ну в ГУЛАГе нет, конечно. — Он вдруг расхохотался. — Там на казенных машинах возили… У меня и до войны была в Симферополе машина, и потом, когда из лагеря реабилитировали, я целых два «Москвича» разбил у нас на крымских дорогах.

«Олдсмобиль», как тяжелый танк, не спеша выполз из грязи на асфальт и, минуя запаркованные авто соседних с «Барни энд Борис» столь же важных лонг-айлендовских мелких бизнесов, вылез на дорогу с двойным движением. Вокруг, по крайней мере, куда достигал глаз, нас окружали новенькие индустриальные объекты. Склады, бараки, башни, трубы, несколько легких полевых небоскребов среднего размера еще в лесах, краны и море грязи. Скучно и противно было глядеть на этот пейзаж. И особенно противен он был именно в весеннюю, конца марта, распутицу, в момент, когда развороченная земля еще не успела улежаться и обрасти вновь, хотя бы только там, где ей позволили, защитной коркой травы и камней. «Барни энд Борис» была молодой фирмой, посему ей досталось место на самом краю искусственной пустыни.

— На хуя все это человеку нужно, Леня? Все это железо и другая мерзость? — спросил я, вздохнув.

По крыше «олдсмобиля» затоптался дождь.

— Ты не философствуй, философ, а лучше выполняй функции. Смотри на карту, — сказал Косогор.

Он, следуя своему собственному правилу, не торопился. Мы ехали со скоростью чрезвычайно медленной, держась середины шоссе. Трафик не был оживленным в этой части Лонг-Айленда, однако некоторые водители клаксонили нам, проскакивая, очевидно, желая над нами посмеяться. Мне стало стыдно, что мы так медленно едем, как старики или инвалиды.

— Может, прибавим газу, Леня? — предложил я. — Лучше в Квинсе в «Мак-Дональд» зайдем, посидим?

— Ни хуя, пусть себе гудят. — Косогор даже нажал на тормоз «олдсмобиля». — Им, может быть, от выработки платят, вот они и спешат. А нам — почасово…

Вспомнив психологию кадрового рабочего, я заткнулся. Я всегда был некадровым рабочим, случайным пришельцем, текучей рабочей силой, пришедшей пережить трудное время, как сейчас, сделать немного денег и свалить. Кадровые же рабочие ни в СССР, ни в Соединенных Штатах и, наверное, нигде в мире, не торопятся. В отличие от авантюристов в беде (мой случай), им работать всю жизнь.

В похожем на скучный украинский захолустный городок Квинсе мы заблудились.

— Бля, куда ты смотрел! Штурман, называется!

Леонид, сняв шляпу, вылез из машины и пнул ногою колесо. Может быть, чтобы не пинать меня. Длинные несколько волосин над лбом, назначение которых заключалось в символическом прикрытии косогоровской лысины, упали ему на очки.

— А вы куда смотрели? Я же вам сказал, что я в блядском Квинсе никогда в жизни не бывал. Как аристократ духа, я не покидаю пределов Манхэттана. Я даже их нумерации не понимаю. Что, например, это ебаное тире между цифрами значит? Вы должны знать, вы живете рядом, в Астории?

— А вот я не знаю! — сердито сказал Косогор. — У тебя есть еще дайм? Аристократ хуев! Придется опять позвонить Барни.

— Зачем звонить, что мы, дети? Найдем! Сейчас сориентируемся и найдем.

— Мы уже сориентировались. Я уже галлон бензину сжег! Вон спроси у черного, видишь, идет. Похоже, местный. Спроси!

— Леня, что у такого спрашивать. Он или кроме своей улицы нигде не бывал, или же умышленно пошлет нас не в том направлении.

— Ты што, расист, Едуард?

— Причем здесь расизм? У него рожа, видите, недовольная. Одет он бедно. Ясно, что дела у него хуевые, хуже, чем у нас с вами. Он не откажет себе в удовольствии запудрить белому человеку мозги, послать его хуй его знает куда. Опыт, мистер Косогор, а не расизм. Спрашивал я у таких дорогу, и не раз…

Сконцентрировавшись, мы все же отыскали нужный адрес. Сразу от чугунной калитки, окрашенной в зеленый цвет, вдоль бедра дома ступени вели в полуподвал. На ядовито-зеленой двери в полуподвал висела табличка: «Доктор Шульман. Общие болезни. Рентгеноскопия». Я крутанул бронзовую лопасть звонка.

Только ветер был слышен, распыляющий над Квинсом последние капли шестого за день дождя. Я крутанул еще раз. Сквозь дверь просочились звуки осторожных шагов.

— Who is it? — спросил вялый женский голос.

— Доктор Шульман?

— Доктор Шульман не может вас принять.

— Как это не может? — Леонид сжал мое плечо. — В газете написано, что можно приехать посмотреть аппаратуру с 9-ти до 5-ти. Барни дал мне объявление. Оно у меня в машине… Откройте пожалуйста!

— Кто вы такие?

— Мы от фирмы «Барни энд Борис». Мы хотели бы осмотреть ваш рентгеновский аппарат. Доктор Шульман дал объявление о продаже рентген-аппарата.

— Доктор Шульман мертв.

— Ни хуя себе! — воскликнул Косогор. Снял шляпу и почесал затылок. — Спроси ее, когда он умер?

— Какое это имеет значение? — прошептал я. — Валим отсюда на хуй!

— Имеет. Мне нужно будет отчитываться перед Барни. Он с меня спросит. Что я ему скажу? Что доктор умер? Так он мне и поверил!

Я постучал в дверь.

— Простите пожалуйста, миссис, а когда умер доктор Шульман?

— Сегодня утром.

— Может быть, вы все-таки откроете?

В дополнение к женскому, из-за двери просочился мужской голос, и после короткого диалога дверь открылась.

— Извините, я думала, вы пуэрториканцы… — Миссис оказалась женщиной лет сорока, в халате. Блондинкой, вполне красивой, но начинающей полнеть. — Это я дала объявление в газету. Я совсем забыла… Когда такое горе…

Рядом с нею стоял чернокудрый молодец явно латиноамериканского происхождения. Не пуэрториканец, но, может быть, аргентинец или бразилец… Такими в старых русских пьесах бродят по сценам приказчики, находящиеся в преступной связи с женою купца-хозяина.