Подросток Савенко - Эдуард Лимонов Страница 47

У двери в его подъезд стоит горбатенький Толик Переворачаев, и ни обойти его, ни объехать. Когда-то они были с Эди друзьями. Теперь Эди вырос, стал взрослым, пусть и не совсем, а Толик так и остался маленьким, горб не дает ему расти, хотя Толик и на год старше Эди.

— Здорово, Толик, как жизнь? — несколько более развязно, чем это необходимо, спрашивает его Эди, чувствуя, однако, что он фальшивит. Какая может быть у человека жизнь, если человеку шестнадцать, а он горбат и в нем всего 1 метр 51 сантиметр росту? Хуёвая только может быть жизнь у Толика, Эди-бэби противен его собственный мудачески-бодрый голос, которым он говорит с Толиком.

— Да ничего, — смущенно отвечает Толик. — Вот новую картинку нарисовал. Чапаев тонет в реке Урал. Хочешь посмотреть?

Эди не очень хочет посмотреть. Толик рисует только Чапаева, иногда последнюю войну, немцев и наших, но в основном Чапаева, и Эди видел уже сотни его картинок акварелью и цветными карандашами — Чапаев всегда в черной казачьей бурке и с усами. Цвета на картинках Толика очень яркие, даже глаза режет. Мать Эди говорит, что из-за своего горба Толик умственно отсталый и психология у него как у ребенка, а половое развитие Толика нормальное, потому он хочет женщину, а как он может достать женщину, если он горбатенький? Потому Толик из мягкого горбатенького мальчика становится злым фыркающим горбуном и даже, это сказала под большим секретом дяди Сашина тетя Маруся, соседка Переворачаевых, пристает к своим сестрам, Любке и ребенку-Надьке, как к женщинам.

На Эди-бэби злость Толика не распространяется. В свое время, в детстве, вместе с Эди-бэби они изготовили немало самодельных машин и даже несколько самокатов на подшипниках. А когда Эди-бэби болел воспалением легких и лежал с температурой 39 градусов, не кто иной, как горбатенький Толик, сидел у его постели и терпеливо читал ему, Эди, книгу о путешествиях, чтобы отвлечь его от температуры.

Эди-бэби не хочется обидеть Толика, но еще больше ему не хочется идти в противно-жаркую, почти влажную атмосферу комнаты Переворачаевых, здороваться с угрюмым печником и Черной — матерью Толика, садиться на вонючее байковое одеяло и разглядывать еще одного Чапаева, высунувшего руку из волны.

— С удовольствием бы, Толь, — говорит Эди, — но меня дома приятель ждет. Завтра, хорошо? — обещает Эди, полный ненависти к самому себе.

— Ну ладно, завтра, — соглашается желтолицый, скорее зеленолицый, Толик, наверное зная или предчувствуя, что и завтра у его бывшего приятеля не будет для него времени.

Эди пробегает мимо посторонившегося горбунка и у себя на этаже облегченно вздыхает. Прорвался.

Матери дома нет. И даже нет записки на кухонном столе. Обычно Эди и Раиса Федоровна обмениваются записками. Отсутствие записки всегда безошибочно указывает на то, что мать обижена на Эди за что-нибудь. «За что сейчас?» — пытается понять Эди. Однако он не может определить вот так, сразу, что он сделал или, напротив, не сделал, чтобы заслужить неудовольствие матери.

Ровно в шесть часов, как и обещал вчера, появляется Кадик. Он в очень хорошем настроении, он, впрочем, редко бывает в плохом настроении. Кадик личность жизнелюбивая.

— Ой, чувак, что вчера было! — объявляет он прямо с порога. — Ты себе представить не можешь!

«Можешь себе представить?» или «Не можешь себе представить…» — любимые выражения Кадика.

— Людка Шепеленко боралась с Жоржем! Ты помнишь Жоржа, Эди? Людка боралась с ним на столе! — восторженно выпаливает Кадик. — Ох, и отрывная чувиха!

Эди прерывает его восторги.

— Я не достал денег, — сообщает он мрачно. — Не знаю, что я буду делать…

У Кадика меняется выражение лица. Эди знает, что он бы рад ему помочь, но никак не может. Как? У него самого нет денег. Порой Кадик зарабатывает хорошие башли пластинками, но вот уже с месяц как «пластов», как он их называет, ему не привозят из Прибалтики.

— Хуёво, чувак, — говорит Кадик осторожно.

— Давай выпьем, — предлагает Эди озабоченно и приносит с холодной веранды бутылку портвейна. Обычно в доме нет выпивки, отец не пьет совсем, его рвет от алкоголя. Для гостей тоже вина не держат, не хотят баловать Эди. Когда гости приходят, мать идет в магазин за вином. Но сейчас праздник.

— А похавать ничего нет? — спрашивает Кадик. — Я прямо от Юджина привалил, дома еще не был.

С кухни Эди приносит несколько холодных котлет, хлеба, пару вареных яиц и тарелку с холодными же, слипшимися вместе пельменями. Эди ставит все это на письменный стол, пододвигает Кадику стул, а сам взгромождается на край стола.

— С праздником тебя, — говорит он Кадику, и они чокаются стаканами.

Холодный желтый напиток почему-то ошпаривает горло Эди, как кипяток.

— Ух, хорошо пошел портвешок! — вздрагивает Кадик и цепляет вилкой котлету. — У-у! — произносит он с наслаждением, проглотив первый кусок. — Твоя маханша куда лучше готовит, умеет готовить, не то что моя идиотка!

Дурак Кадик, не понимает, какая у него мать хорошая, думает Эди. Да если ее Колечке нужны деньги, почтальонша сквозь землю провалится, а достанет ему денег. Может, именно потому, что она всегда готова помочь Кольке, Кадик ее и не замечает. Вслух же Эди только и говорит:

— Ну чего зря пиздишь, мать твоя прекрасно готовит.

— А-а! — машет руками Кадик, рот у него набит котлетой. — Маханша готовит как крестьянка. Намешает всего, так свиньям в деревне готовят.

Эди думает, что Кадик явно стыдится своей матери-почтальонши только потому, что она почтальонша, и что, наверное, он так хорошо сошелся с его матерью, так они друг другу нравятся, что его мечта — иметь респектабельных родителей. Офицер Вениамин Иванович и начитанная Раиса Федоровна Кадика вполне бы устроили.