Короткие слова – великие лекарства - Микаэль Юрас Страница 47

Мелани проснулась 15 декабря, и я был рядом с ней, когда это произошло. Первое, что я ей сказал, когда наши взгляды наконец смогли встретиться: «У меня есть для тебя письмо». Она слабо улыбнулась, и этот намек на улыбку разорвал мне душу. Я, Алекс, мальчик с каменными глазами, с глазами Венеры, плакал так, как не плакал никогда. Каменщик, стоя на высокой лестнице, огромным молотом разбивал лицо статуи.

Моя мать, если бы оказалась рядом, удивилась бы, что ее сын разревелся. Это было что-то неслыханное, эксклюзивный репортаж в прямом эфире из Кретея. Но мама этого не увидит. Она хранит в глубине своей души, на самом дне, свою суровость – образ ребенка, который не чувствует чужих страданий.

Я не солгал Мелани, когда сказал ей о письме для нее: оно все эти недели было со мной – моя закладка. Я положил его на миниатюрный ночной столик, который спал рядом с Мелани.

Каждый раз, приходя к ней, я задавал один и тот же вопрос: «Ты хочешь, чтобы я прочитал его?» И каждый раз Мелани, улыбаясь, качала головой: «Нет». Она практически не говорила, потому что проводила без сна еще мало времени.

Из ее распухших губ вырывались слова: «ДА, НЕТ, СПАСИБО, ЛАДНО». Как во время манифестации. Я бережно ловил каждое из этих слов. Ее голос напоминал мне и ей, что она жива. Жива и со мной. А поскольку Мелани не могла двигаться, не было риска, что она уйдет. Она не уйдет от меня.

В конце каждого дня, когда ее родители возвращались домой, я входил к ней. Палата Мелани была похожа на сцену, где играли низкопробный водевиль. Двери открывались и закрывались. Кто-то заменял одних второстепенных персонажей другими.

Мелани никогда не оставалась одна очень долго. Я, если говорить правду, не знал, полезно ли ей это. Мы привыкли проводить у постели больного много часов подряд, не спрашивая на это его согласия. Мы так уверены в своей правоте, когда стоим перед теми, кто лежит и молчит.

Я давал ей немного послушать музыку – разумеется, U2, ласковые песни и Шарля Трене. Остальное время я говорил – говорил много, и никто не приказывал мне остановиться. А еще я читал вслух. Читал «Долгую помолвку» Себастьяна Жапризо, потому что часто говорил о ней с Мелани и потому, что если есть книга, которой сюжет заранее обеспечивает проигрыш, то именно эта. Манеш и Матильда на берегу озера Осегор. Буквы, вырезанные на дереве, МЛМ. Девчонка-инвалид разыскивает солдата. И уверена, что найдет. Все возможно! Если Матильда сумела найти Манеша, то и я сумею поставить Мелани на ноги. И вернуть в мои объятия.

«Матильда не знает, слышал ли ее Манеш в шуме ее детства, в грохоте больших волн, в которые она ныряла в двенадцать лет, в пятнадцать лет, вися на нем. Ей было шестнадцать, когда они впервые занялись любовью в один апрельский день, и они поклялись друг другу, что поженятся, когда он вернется с войны…»

Я был мало похож на Матильду. Она не могла ходить, а я ходил нормально. Зато Матильда напоминала Манеша усталостью от жизни и тем, что ее организм был изношен.

– Ты хочешь, чтобы я прочитал его тебе?

– Нет, еще нет.

– Предпочитаешь послушать продолжение «Долгой помолвки»?

– Да, пожалуйста.

* * *

Когда наши разговоры становились слишком долгими, ее слова начинали звучать тише. И звуки, которые выходили тогда из ее рта, не имели ничего общего с голосом, который был у Мелани до нападения. У нее отняли ее нежные черты лица, ее изящную грудь, но самым ужасным, несомненно, был голос, потому что его исчезновение ощущалось каждую секунду.

Она думала, что я могу ответить на ее вопросы о том, что с ней будет. Но врачи и сами не поставили бы и гроша на будущее этой пациентки. Они говорили ей про статистику, когда она ждала уверенных утверждений. Голос вернется, когда уменьшатся гематомы, утверждали они. Лицо тоже снова примет «правильный» вид: такое слово употребил хирург. Но что он подразумевал, говоря «правильный»? Лицо Мелани не было правильным, оно было выразительным, на него было так же приятно смотреть, как на лицо Луизы Брукс ^[33]. Это лицо французской Луизы Брукс, например, Жаклин Делюбак ^[34]. Жаклин Делюбак, в глазах у которой нежность и твердость. Жаклин Делюбак, которую безуспешно пытался покорить Саша Гитри – Мэтр, как его называли. Его, неуклюжего увальня с огромным запасом остроумных фраз, укротила черноволосая девочка. Глаза актрисы великолепны. Голос Гитри невыносим. Глаза Мелани. Наука говорит: все вернется, надо только быть в подходящей группе людей.

«Жертва нападения, совершенного во время демонстрации сторонников брака для всех, по-прежнему находится между жизнью и смертью. Нападавшие не задержаны. Скоро Рождество, и магазины постоянно полны. Футбольный мир по-прежнему изумлен заявлением лучшего из французских футболистов, Энтони Полстры, объявившего о своем уходе из спорта. Больше о Полстре нет никаких новостей…»

Разумеется, министр внутренних дел пообещал, что нападавшие будут скоро арестованы и предприняты дополнительные меры безопасности: он всегда это обещает в подобных случаях.

Иногда политикам надо бы молчать, и журналистам тоже. Потому что жертва – это Мелани. Потому что она больше не находится между жизнью и смертью, и потому, что нападавшие, разумеется, не будут арестованы никогда. Нападение произошло в конце манифестации, когда такие костоломы действуют тайком и далеко от шествия. Ни свидетелей, ни камер наблюдения. Словно от этого линчевания не осталось ничего, кроме распухшего тела Мелани.

– Подождите немного, я выключу радио.

– Ей повезло.

– В самом деле?

– Да. Уцелеть после ударов ногами в голову – редкий случай.

Я плохо понимал, как в этом случае можно сказать «повезло». Но полицейский, который сегодня утром приходил ко мне, имел добрые намерения, когда произнес это слово. Или, может быть, рахит его идиолекта не позволил ему найти более подходящее.

– Хотите кофе?

– Нет, спасибо. Я никогда не пью кофе: становлюсь от него нервным. Итак, вы уверены, что ничего не помните – ни одного человека, который показался бы вам подозрительным, когда вы расставались с мадам Аттал?

– Нет. Иначе я бы сказал об этом, поверьте мне. Если бы был хотя бы малейший риск, мы остались бы вместе.

– У нас действительно очень мало информации. Расследование сложное. В день манифестации все гомофобы столицы тоже вышли на улицы… А их немало.