Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 46

Через два дня после того, как денежный вопрос был решен, мне, наконец, позволили увидеть скрипку. Она все еще была у Beare’s. Я хотела увидеть ее, и в то же время меня охватил настоящий вихрь эмоций, реальное и желаемое смешались у меня в голове, и я попросила друга, чтобы он сходил со мной в качестве поддержки, чтобы он просто побыл рядом. Мне было невыносимо от мысли, что весь мир ополчился против меня и моей скрипки.

В Beare’s нас встретили Стивен и ассистент с видеокамерой.

— Отличная реклама для вас, — сказал он.

Да и для них это тоже было важно. Девушка и украденная скрипка, история чудесного возвращения, и в самом центре событий — Beare’s. Вот только это уже было не так. Их оставили за бортом, а я обещала ничего не рассказывать. Хотя Стивен наверняка заметил, что я пребываю в каком-то странном настроении. Я ведь должна была с ума сходить от счастья, а вид у меня был такой, словно я явилась на собственные похороны. Я сказала: нет, никакой огласки. Этого я бы просто не вынесла. Стивен в замешательстве спросил, что я теперь буду делать, когда у меня на руках целых две скрипки. Я ответила только, что мне пришлось принять пару непростых решений. Это все, что я смогла из себя выдавить — слова застревали у меня в горле.

Я вышла из подъезда. Офис Tarisio располагался в паре улиц от Beare’s. У меня в руках был футляр со скрипкой. Я держала футляр, скрипку и всю свою жизнь. Я несла по лондонской улице свое прошлое, но уже никак не будущее.

Стояла середина октября. Тусклый свет, мглистое небо. Начинал моросить дождик. Ветер был пронизывающий, порывистый. А я несла причину всех треволнений. В голове роились странные мысли. А что, если просто пройти мимо, не поворачивать за угол, не подниматься на крыльцо Tarisio? (Джейсон названивал мне все утро и спрашивал, забрала ли я скрипку. Проверял. Видимо, эти мысли посетили и его.) Да, скрипка у меня в руках, но, если я не отпущу ее, — преступлю закон. Я могла бы просто пройти мимо, сесть в автобус, добраться до дома, найти паспорт и улететь на Кубу или в Венесуэлу и давать концерты в Гаване или Каракасе. Мы со скрипкой были бы счастливы и нежились в тени тропических деревьев. Девушка и скрипка-беглянка. Открывавшиеся возможности заставляли мое сердце бешено колотиться, вот только не было у меня никаких возможностей. Я же профессионал. И я сделала, как мне велели. Будь это все чуть менее нелепо, я бы даже посмеялась.

Я вошла в офис Tarisio. Там царили воодушевление, восторг и почти животное возбуждение. Им не терпелось наложить лапы на мою скрипку. С тех пор они уже переехали, но и тогда здание, которое они занимали почти целиком, поражало воображение. Джейсон с женой жили в пентхаусе, на первом этаже располагался довольно большой демонстрационный зал, заднюю часть дома отвели под кабинеты.

Они уже ждали меня — не у крыльца, но на первом этаже. Я поднялась по лестнице. Меня тут же подхватили Джейсон, Мэтт и пара девушек, которые там работали. Все улыбались — да и почему бы им не улыбаться? Я ведь пришла, девушка со скрипкой. Люди, которые собирались отнять ее у меня, ждали этой минуты… нет, не с видом стервятников, а скорее так, словно делали мне огромное одолжение. Сплошная любезность и великодушие.

Так и должно быть, Мин. Так устроен этот мир. Была скрипка ваша, стала наша. Жила-была в сказочной стране девочка. И любила эта девочка играть. И когда она подросла, нашла она родственную душу. И любила ее, и лелеяла, как только юные девушки умеют, — нежно и бесхитростно. Жили они жили, и как-то раз вышли на свет. Жили они жили…

Мы прошли мимо открытого кабинета и оказались в демонстрационном зале — почти прямоугольном помещении с двумя большими окнами и столом между ними. Из окон открывался вид на улицу Королевы Анны и красные викторианские здания напротив. Высокий потолок, светлые стены, минимум обстановки: диван в одном конце, камин — в другом. Здесь явно хотели создать атмосферу салона, но не преуспели. Зато все располагало к заключению сделок. Рядом с камином была выставлена виолончель. Я положила на стол старый футляр, который подарил мне Риччи. Теперь я удостоилась чести на него взглянуть. Погребальные пелены сняты.

Как же здорово было встретиться со старым, потрепанным жизнью другом.

— У тебя слишком тяжелый футляр, — сказал мне Риччи как-то раз. — Вот, возьми этот.

И я положила в его подарок свою скрипку. Тогда я не думала, что мы когда-нибудь с ней расстанемся. И вот теперь он лежал на столе передо мной, а внутри лежала моя скрипка. Их с футляром не разделили. Ну и хорошо.

Я спросила, нельзя ли ненадолго остаться с ней наедине. Думаю, сами они ни за что бы не предложили. Иначе им пришлось бы признать, что я — настоящий ее владелец, признать все то, что с нами произошло, признать свое поражение, или, по крайней мере, истинное положение вещей.

Но они согласились. И вышли из комнаты.

Я открыла футляр. Все выглядело почти так же, как в последнюю нашу встречу. Два смычка, ноты для трио Шуберта. Вот только шелковый платок пропал. Тот самый, в который я всегда ее заворачивала. Я перевела взгляд на скрипку. Вот она, незаменимая часть меня. Такая знакомая. Невозможно поверить, что она куда-то пропадала. Справа на корпусе — крошечная отметинка, маленькая, почерневшая за эти годы родинка. Будто слезинка, проявление слабости, почти мольба о любви и заботе.

— Здравствуй, — прошептала я.

Я осторожно взяла ее, и в этот момент весь зал куда-то исчез. Да, рядом стоял мой друг, но я не замечала его присутствия. Мне сразу же бросилась в глаза новая подставка. А струны остались прежними. Потрясающе! Но подставку под ними сменили. Я столько трудилась над ней, подпиливала, сдвигала, а теперь ее место заняла другая. Прекрасно воспроизведенная, настоящее произведение искусства. Но все равно другая, не та, над которой мы так долго и упорно трудились, чтобы она идеально подходила нам обеим. Получается, скрипка, как и я, не смогла выйти из этой передряги без последствий.

Я положила скрипку на плечо и прижалась к ней подбородком. Как будто снова обрела утраченную руку. Хорошо ли ей, удобно ли, как прежде? Да, похоже, что все, как прежде. Это трудно описать словами. Недавно я говорила с Чарльзом Биром о взаимоотношениях между музыкантом и его инструментом. Это трудно понять. Это не отношения между родителями и детьми, но ты таешь. Твой инструмент не протез и не ребенок. Посторонние люди часто сравнивают скрипку с ребенком. Понятно почему. Она такая же маленькая, у нее похожая форма, и заботятся о ней, как о ребенке. Я сама в этой книге описывала ее именно так. Это понятное и удобное сравнение. Но не точное. На самом деле все иначе. Это попытка описать нечто внутри тебя, то неназываемое существо, которое есть в каждом из нас, с которым каждый остается один на один. Его трудно назвать или нарисовать на холсте, или спеть, но можно попытаться в надежде, что когда-нибудь… Нет. Все равно не получится. И ты знаешь, что не получится. Ни у кого не получалось. Это недостижимо. Мы живем, умираем, но так и не можем разгадать эту загадку.