Ключ к полям - Ульяна Гамаюн Страница 46

– Ну, телевидение о такой власти над простецами может только мечтать. Что же касается всего остального, то повторяю – все так живут.

– И только пони все ходит и ходит по кругу...

– Да. Смирись, пони, не то погибнешь.

– Посмотрим. – Она помолчала. – Твои вполне серенькие и вполне хорошие, «обыкновенные» специалисты меня не убедили. Зачем мне оставаться там, где я буду серостью, делать то, что делать не люблю? В чем смысл? К чему мне такая жизнь? Да, я совершила ошибку, и теперь, значит, должна за нее всю жизнь расплачиваться? Дудки!

– Ну и в чем же, по-твоему, смысл?

– Ничего нового я тебе не скажу: человек должен быть счастлив, остальное – бессмыслица и за уши притянутая туфта. Твоя пресловутая «обыкновенность», этот долг кого-то перед кем-то влачить жалкое существование, выдуман людьми. Мне всегда было стыдно за свою «обыкновенность», казалось, я кого-то обманываю, наживаюсь на чьей-то доверчивости. Все, что я делала, было ложью. Когда лгать становилось совсем невмоготу, я сматывала удочки, чтобы снова лгать в другом месте и снова бежать... В сущности, я была кровопийцей.

– Не представляю тебя паразитирующей на теле наших доверчивых софтверных компаний. Скорее уж наоборот. К тому же, ты так отважно с ними расстаешься...

– Да нет здесь никакой отваги. Мне абсолютно фиолетово, уволят меня или будут петь дифирамбы. Ни счастливой, ни несчастной это меня не сделает. Просто единственное, что для меня имеет значение, лежит совершенно в другой сфере, им недоступной. Мне, кстати, стало намного легче, когда я этот факт осознала.

– И что же в этом факте такого утешительного?

– Ну как ты не понимаешь! Никто надо мной не властен, никто до меня не дотянется, никогда, ни при каких обстоятельствах. Понимаешь, о чем я? Абсолютная свобода! Что бы они ни делали, какие бы пытки ни изобретали, у меня всегда остается моя свобода. Я всегда могу встать и уйти, в любой момент. Об этом много говорится, но, по-моему, очень немногие на самом деле понимают, о чем речь. Изменить жизнь проще простого.

– Просто встать и уйти.

– Да, просто встать и уйти. А кроме всего прочего, это очень сильное преимущество перед человеками разумными. Я, видишь ли, очень невыгодный сотрудник. Меня абсолютно не интересует их постылая зарплата и их постылое продвижение по службе. Увольнение – самое страшное, что они могут себе вообразить, одновременно и самое для меня желаемое событие.

– Да ты просто монстр!

– Вот и я о том же. – Нога перестала раскачиваться, поджидая напарницу. Та не заставила себя долго ждать, и Жужа спрыгнула с подоконника, теребя в руках свое лекарство от всех бед – неизменную, нелепую муху в янтаре.

– Нет, ты больше похожа на колибри, промышляющую медом на чужой пасеке, – улыбнулся я.

– Или на корову, которую Молла из «Птички певчей» зимой и летом кормил только грушами, – рассмеялась Жужа.

– Ну нет. Разве что на божью коровку. Которая действительно пахнет грушами.

Тикали часы. Осенний вечер выводил последние рулады.

– Жужа...

– А? – Раскинув руки в стороны, она балансировала на невидимом канате.

– Ты так много говорила о чужих талантах, но до сих пор не сказала о своем.

– Я думала, это и так ясно. У меня дар убегания.

– То есть как?

– А так. Меня несет по свету, как перекати-поле, куда ветер подует, туда и я... Ты разве забыл – ведь я мантикора. В беге мой талант и высшее предназначение.

– Ну вот, опять ты про эту...

– Правда, особой кровожадностью я похвастаться не могу...

– Ты не мантикора.

– Я мантикора, я собираюсь бежать и съем всякого, кто будет меня останавливать.

– Нет.

– Да.

– Этого быть не может. И... как же твоя книга?

– Книга? Откуда ты знаешь про книгу?

И я рассказал ей о наших с Женькой происках.

– Надо же. Какие шпионские страсти из-за клочка глупой бумаги. И Женечка твой хорош, засланный казачок! И почему тебя так интересует моя книга? Из-за того, о ком она?

– Нет, нет, конечно нет.

– Я читала твой роман. Я пишу по-другому и, можно сказать, о другом. И, разумеется, намного хуже.

– Да нет. Меня это абсолютно не волнует. Наоборот, я хотел бы помочь. Ты много громоздишь и делаешь порой смешные ляпы, но это лечится...

– По-моему это национальная черта – громоздить. Такая, знаешь, сугубо украинская страсть к эпитетам.

– Это не национальная черта, это продукт невротического состояния. Впрочем, невротическое состояние – тоже национальная черта.

– А я продукт этого продукта. Да и какая теперь разница. Мне все равно. Я эту книгу дописала. С ней покончено. Я смотреть на нее больше не могу. Она ужасна.

– Погоди. Дописала? Ты показывала ее кому-нибудь?

– Только Бипу. Это ведь просто так, забава для графоманов. Бип тоже так считает. Никто не издает такие бредни.

– Вовсе не бредни. Да, неумелые и слегка аляповатые, но попробовать стоит. Хочешь, я тебе помогу?

– А сам ты больше не пишешь?

– Нет, не пишу.

– Почему?

– По принципу сродной деятельности. В мире высокой литературы я оказался лишним.

Посмотрела на меня с сомнением:

– Не пойму, зачем тебе все это. На доброго самаритянина ты похож меньше всего.

– Спасибо на добром слове. Но я действительно хочу помочь.

– Это бессмысленно. К тому же, я уезжаю.

– Уезжаешь? Куда? – вскинулся я.

– Еще не знаю, но как можно дальше отсюда. У меня очень болит голова.

– Голова?

– Ну да. У меня адские головные боли.

– И давно?

– Мне иногда кажется – всю жизнь. Когда у меня вот так раскалывается голова, я ни на что не годна. У меня все из рук валится, я не могу ни есть, ни спать, ни думать, ни смотреть на небо, ни стоять на месте, ни сидеть, даже идти не могу – только бежать, не разбирая дороги, не останавливаясь...

– И куда же ты побежишь на этот раз?

– К морю.

– С ума с тобой сойти можно! Ну что ты там будешь делать, у моря?

– Научусь рисовать. Я давно мечтала... Потом, может, устроюсь посудомойкой, ну, или прачкой, или что там у них еще бывает, на какое-нибудь суденышко. Хочу поплавать по морям-океанам. Ну и, конечно, буду писать.

– Получается, что все это зря? Поиски себя потерпели крушение?

– Ничего подобного.

– Но ты собираешься удариться в бега. Моря-океаны какие-то мне расписываешь. И писать ты больше не хочешь...