Песни сирены - Вениамин Агеев Страница 46

Когда Нина появилась в моей жизни, она уже была влюблена и, в силу этого, вряд ли могла помнить детали нашего знакомства. А скорее всего, и вовсе не обратила на меня внимания, когда мы встретились в первый раз. Произошло это на общежитской вечеринке по случаю неожиданного визита моего друга и бывшего наставника Лёни Соловьёва. К тому времени он уже работал врачом по месту распределения, но его немногочисленные верные друзья и последователи всё ещё учились на старших курсах института. Лёня в то время начал подумывать об эмиграции и приехал в Оренбург специально для получения вкладыша к диплому, взамен утерянного. Для подтверждения квалификации за границей оказалось необходимым предоставить свидетельство о количестве учебных часов по пройденным предметам – кстати, единственный известный мне случай, когда кому-то понадобился дипломный вкладыш, этот странный документ смутного назначения. Во всяком случае, ни у меня, ни у моих близких знакомых его никто и никогда не спрашивал. Дубликат вкладыша Лёне удалось получить не без труда, но в конце концов всё разрешилось благополучно, и на радостях по случаю удачного завершения своей поездки он задал прощальный банкет – то есть накупил в ближайшем гастрономе всевозможной выпивки и снеди и назначил время и место. Выбор места, разумеется, пал на мою комнату, но каким именно образом там появилась Нина, неизвестно. В тот день мне было не до выяснения подробностей, а позже я не удосужился её об этом спросить. Скорее всего, она пришла с одним из Лёниных приятелей, из тех, что были помладше, потому что сам он, в силу разницы в возрасте, никак не мог быть с ней знаком. Народу собралось много, люди беспрестанно приходили и уходили в течение целого вечера, и в какой-то момент, прошедший для меня незамеченным, Нина оказалась за столом почти напротив меня. Я ожесточённо спорил о чём-то с сидящим рядом со мной Соловьёвым, когда случайно зацепил боковым зрением лицо незнакомой девушки и обернулся, чтобы разглядеть её получше. А через какую-то секунду, вновь возвращаясь к дискуссии, обнаружил, что предмет нашей с Лёней беседы оказался без следа стёрт из моей памяти. Соловьёв по этому поводу лишь весело рассмеялся – он и вообще-то всегда был добродушно насмешлив – и спросил, не дать ли мне воды, чтобы я пришёл в чувство. Нина очень быстро ушла, но я всё же успел узнать её имя, почти навязчиво ей представившись. На моего друга, как я с удивлением обнаружил, она не произвела ни малейшего впечатления, хотя, будучи в секторе его зрения за столом, без сомнения, была подвергнута достаточно пристальному рассмотрению. Иначе не объяснить тот факт, что Соловьёв выдал Нине убийственно точную характеристику, когда меня угораздило опрометчиво поинтересоваться его мнением. Я очень долго не мог простить этого Лёне. Сначала – из-за чересчур резких слов, оскорбивших мои чувства, а потом, когда мне, наконец, пришлось самостоятельно прийти к кое-каким похожим выводам – из-за его правоты, с течением времени всё более обнажающейся, и в этой наготе становящейся всё более неприятной. Теперь-то мне ясно, что он всего лишь хотел по-дружески предостеречь меня, но тогда я был всецело под властью накрывшего меня с головой слепого обожания. Впрочем, и момент для вопроса был мною выбран не слишком удачно: разговор происходил на перроне железнодорожного вокзала, куда я приехал сразу после занятий, чтобы проститься со своим ментором. Как выяснилось потом – уже навсегда.