Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов Страница 46

— На нем летели двое, Павел Чавыкин и молодая женщина, бухгалтер экспедиции, — не спеша рассказывал Гордеев. — Она очень любила, когда я по вечерам исполнял этот вальс. Вы бы видели, как они под него танцевали. Можно сказать, я с тех пор не видел пары красивее той. Так вот, вылетели они и пропали. А через месяц Чавыкин вышел из тайги. Пассажирки с ним не оказалось. Но люди обратили внимание на то, что на руках у него вместо рукавиц оторванные рукава от женской шубы. И то, что он был явно не в себе. Стали выяснять, и оказалось, что после отказа двигателя они совершили вынужденную посадку в тайге. Оставшись без пищи, они несколько дней шли по тайге. А потом разыгралась трагедия.

— Так что с нею стало?! — воскликнула Шура.

— Он ее съел, — тихо сказал Гордеев.

Шуре сделалось плохо, она отодвинула ковш с брусничным соком и попросила налить ей водки. Влажные черные волосы, искрясь, рассыпались по ее округлым, будто выточенным из березы плечам, она то и дело резким движением машинально отбрасывала их назад, но уже через секунду, точно смеясь, они упрямо возвращались на прежнее место, укрывая не только голые плечи, но и пылающее лицо, оставляя лишь черточки бровей да обморочную глубину беспокойных глаз.

Гордеев на минуту вышел во двор, а возвратившись, сказал, что с утра погода будет нелетная, и предложил им остаться ночевать. И сам вскоре ушел спать в другую комнату. Посидев еще немного, Николай с Шурой вышли на крыльцо подышать воздухом. Ночное небо было густым и близким, вычищенные звезды, не прячась, в привычном своем порядке сгрудились на темной вогнутой сфере. Казалось, будто огромное стадо светящихся мотыльков ждет своей очереди, чтобы, прочертив короткую дугу, упасть на землю. Со стороны близкой Лены наносило речной свежестью, и Николай, вспомнив прогноз Гордеева, сказал, что по всему видно: утром будет туман. Неожиданно Шуру начал бить озноб. Полуобняв, он прикрыл ее пиджаком, и Шура, внезапно повернув лицо, потянулась к нему губами.

— Мне что-то холодно, знобит, — сказала она.

— В бане тепло, — на мгновение оторвавшись от ее мягких податливых губ, сказал он. — Можно согреться.

— Надеюсь, ты меня там не съешь? — прошептала она.

Николай удивился ее вопросу и тому, как легко согласилась она идти в баню, где действительно было тепло и все еще пахло березовыми вениками.

У Шуры от первого брака уже был сын — Юра. Позже она призналась, что трусила, как бы он, узнав об этом, не отказался встречаться с нею, а когда узнавала, что летит с ним, почему-то всегда вспоминала баню, запах веников, его губы.

— На вылет я не шла, а летела, — говорила она. — С другими летать было скучно. Все меню знаешь заранее. Стандартное служебное ухаживание, после полета обязательное приглашение в ресторан.

И Порогов любил летать с нею. Когда она появлялась в самолете, у него возникало удивительное, такое непривычное среди чехлов, заглушек, запаха керосина, казенной краски чувство семейного уюта. Он знал: в салоне будет чисто и опрятно, у пассажиров на борту будет порядок, один ее вид заставит всех быть собранными и подтянутыми. Николаю нравилось, что она умела держать экипаж от себя на положенной дистанции. Уж кто-кто, а он-то знал своих коллег, дай им пальчик — откусят руку, а за Шурой среди аэропортовских мужиков шла настоящая охота. Не только холостяки, которым делать это полагалось, но и женатики приударяли за ней. Да еще как! Некоторые готовы были бросить даже семьи. Но Романова держалась стойко, обжигала своими огромными черными глазищами и с шутками-прибаутками отшивала своих многочисленных ухажеров. Особенно злился Николай, когда видел с нею Полищука. Порогов знал, что она благосклонно принимает его ухаживания, терпел, но все же иногда срывался.

— Коленька, да не сердись ты! — говорила она, как кошка, ластясь к нему. — Лучше тебя в аэропорту все равно никого нет.

— Я не сержусь, но предупреждаю, — хмурился Порогов.

— Вот еще новости, ты кто — муж мне или сторож? — простодушно вскидывала она свои длинные ресницы. — Из-за него я, можно сказать, стала почти как монахиня, а он дуется. Будь твоя воля, ты бы меня вообще посадил под замок.

— Такую — посадишь! — качал головой Порогов. — Вертихвостка ты, вот кто!

— Еще одно слово, и ты даже моего хвоста не увидишь, — прижавшись к нему, обреченным голосом говорила Романова. — Я его, дурочка, даже во сне вижу, а он женихов каких-то приписывает.

Вернувшись в город, Порогов узнал, что его посылают переучиваться на другой самолет. Шура обрадовалась и сказала, что свадьбу они сыграют сразу же после его возвращения.

— И время будет, чтобы проверить наши чувства, — сказала она, провожая его на вокзале. — Ты ж меня еще толком не знаешь. Возьмешь, а потом намучаешься.

— Ничего, ты мне по всем статьям подходишь, — смеялся Николай. — А недостатки, они и у меня есть. Даже не знаю, как от них отделаться.

Гром грянул среди ясного неба. Уже в Ульяновске он узнал, что Полищука командировали на два года в Анголу. Вместе с ним уехала Шура.

Позже, встретившись, она пытаясь объяснить, почему приняла такое решение, и, пряча глаза, сказала:

— Ты, Коля, не сердись. Если говорить честно, ты сам во многом виноват, что так случилось.

Николай тяжело переживал разрыв с Шурой и, можно сказать, со злости женился на лаборантке из конструкторского бюро авиазавода Лизе Ивановой, у которой тоже был ребенок. Она была красивой, но взбалмошной женщиной. На этой почве они частенько ругались, выручало то, что он часто бывал в рейсах, а не дома. Но Порогов считал, что со временем все уляжется, и у него, как и у всех, будет нормальная семья.

Неожиданно для многих повторное голосование Полищук проиграл. За него было подано семьдесят пять голосов. За Николая больше двухсот. Но все понимали, что в избирательной гонке сделан только первый шаг. Теперь Николаю предстояло сойтись в предвыборной борьбе с двенадцатью довольно известными в городе людьми. Полищук особо не помогал, но и не мешал Николаю. А вот Шура помогала искренне, заказывала в типографии листовки, составляла списки влиятельных людей, с кем надо было обязательно Николаю встретиться. Однако самым заинтересованным помощником был ее сын Юра. Для расклейки листовок и плакатов он организовал своих друзей-студентов. Снова, как и в прежние времена, квартира Николая стала напоминать уже не футбольный, а предвыборный штаб. Порогов и сам удивился, сколько у него добровольных помощников. За него болели водители автобусов, троллейбусники, учителя и врачи. Когда прошло голосование и Николаю сообщили о победе, он не знал, радоваться ему или печалиться. Но дело было сделано, и он уже был не вправе дать задний ход. Взяв Лизу и сына, Николай вынужден был переехать в Москву. У каждого дела есть обратная сторона медали. Когда все идет хорошо, то и другие дела как бы подтягиваются и, не мешая друг другу, встраиваются в общий ряд, но когда рвется основа, то все валится и падает на тебя сразу.

После октябрьских событий девяносто третьего, когда Порогов очутился на улице с «волчьим билетом», на его предложение вернуться в Иркутск Лиза закатила истерику.