Суп из акульего плавника - Фуксия Данлоп Страница 46

Настал февраль 2003 года. Я только что приехала в Китай, чтобы приступить к новым кулинарным изысканиям. В моих планах было написать вторую книгу, собрание рецептов кухни провинции Хунань, и вот, пожалуйста — регион оказался на грани паники. Орды перепуганных рабочих-мигрантов бежали из центра растущей эпидемии, находившегося в провинции Гуандун, и многие из них возвращались именно в Хунань — как раз туда, где я предполагала провести следующие четыре месяца. И разумеется, большую часть этого времени хотелось посвятить общению с поварами, которые, как следовало из статьи, были наиболее подвержены новой болезни.

Оглядываясь назад, признаю, что мое решение написать книгу — верх наивности. На протяжении долгих лет я много путешествовала по Китаю, но никогда не была в Хунани и никого там не знала. Более того, не имела ни малейшего представления о том, что собой представляет хунаньская кухня. Да и мои попытки провести предварительные изыскания окончились плачевно, поскольку почти полностью отсутствовали достойные доверия поваренные книги о местной кухне — как на английском, так и на китайском. Пожалуй, именно это меня и завлекло. Мне хотелось написать о неизведанном с кулинарной точки зрения регионе и открыть его для себя. Не давало покоя и то, что, по моим сведениям, хунаньская кухня столь же острая, как сычуаньская, и она очень популярна в ресторанах Пекина и Шанхая — все, кого я ни спрашивала, отзывались о ней восторженно. Особую интригу придавала фигура Мао Цзэдуна, который был родом из Хунани и всю свою жизнь питал слабость к блюдам кухни родной провинции. На протяжении нескольких лет я вынашивала идею написать книгу, где рецепты переплетались бы с историей революционного прошлого Китая, и мне показалось, что провинция Хунань как нельзя лучше подходит для этой цели.

Однако после просмотра передовицы в сердце начало закрадываться подозрение, что я совершила грандиозную ошибку. Перед глазами стояла картина готовки в ресторане, который я посетила утром. Кулинарное действо происходило в помещении, наполненном людьми, где лениво вращавшиеся вентиляторы не справлялись с дымом и паром от жарящихся чили — у всех присутствовавших начинался кашель и слезились глаза. Время от времени заходил поваренок, который приносил парочку-другую только что зарезанных куриц. За ними он бегал на располагавшийся неподалеку птичий рынок, где громоздились клетки, в воздухе летали перья и стоял запах куриного помета. Лучшего места для распространения инфекции и представить нельзя. Может, мысль заняться исследованиями в Хунани была не столь удачной?

Этот вопрос не оставлял меня в покое несколько последующих недель. Я размышляла над ним, когда ездила в набитых битком микроавтобусах в окружении кашляющих, сплевывающих людей. Я ломала над ним голову после банкета в модном ресторане неподалеку от столицы Хунани — города Чанша, куда меня пригласил новый знакомый, местный ресторатор. Мы сидели в павильоне, убранном в стиле эпохи династии Цин, а снаружи шумел дождь. На ужине численным превосходством обладали дамы, которые громко смеялись и остроумно шутили. Мужчины молчаливо потягивали чай или опрокидывали стопки с водкой. К концу трапезы официантка принесла глиняную супницу, в которой плавали ломтики имбиря и кусочки мяса с обилием костей. «Вивера!» — с гордостью объявил пригласивший меня ресторатор. Через несколько дней в средствах массовой информации передали, что вивера предположительно является источником вспыхнувшей эпидемии.

Сейчас, вспоминая прошлое и зная, что эпидемия атипичной пневмонии пошла на спад, уже не верится в тот ужас, которым все были охвачены. Некоторое время действительно казалось, что болезнь накроет весь Китай и унесет многих, очень многих людей. Начало панике положили загадочные смерти в Гонконге. Их удалось связать с мором в Гуандуне, о котором утаили местные власти. Затем вирус стал распространяться по всей стране, были зарегистрированы очаги инфекции в Пекине. Больных переводили на карантин во временные госпитали.

В конце концов после долгих раздумий я решила остаться. Отчасти потому, что времени для проведения исследований оказалось мало. Меня ждала работа на Би-би-си, и, вздумай я уехать, неизвестно, когда в следующий раз мне подвернулся бы случай посетить Китай. Но отчасти это был и фатализм. В ходе моих китайских приключений мне уже доводилось попадать в рискованные ситуации. Я ездила по горным дорогам вдоль ущелий в дряхлых грузовых автомобилях, а однажды попала в настоящий буран, настигший меня поздним вечером на одном из горных перевалов Тибета. Мне доводилось есть весьма сомнительные блюда — как с точки зрения их состава, так и гигиены. Двадцать шестой день рождения прошел вообще жутковато — на ужине, который для меня устроила одна из мафиозных группировок города Ланьчжоу. Мне едва удалось спастись от беспорядков, организованных против иностранцев, которые начались после того, как авиация НАТО разбомбила посольство Китая в Белграде в 1999 году. Да и вообще — сколько я провела часов на ресторанных кухнях со скользкими полами, уворачиваясь от поваров, которые носились, размахивая острыми ножами или сжимая в руках сковородки с кипящим маслом!

В первую мою поездку по Китаю меня не оставляло беспокойство. Каждый раз, перед тем как приступить к трапезе, я обваривала кипятком палочки и пиалу для риса. Непременно уточняла у водителей, так ли уж им необходимо выпивать полбутылки водки, прежде чем садиться за руль и вести машину по Тибетскому нагорью в кромешной тьме. Позже я поняла: если ты взаправду хочешь познакомиться с другой культурой, необходимо выйти из кокона, который сам для себя создал. Нужно преломить хлеб с местными жителями — как в переносном, так и в буквальном смысле слова. Да, это связано с определенным риском, но без него — никак. Через некоторое время всевозможные опасности перестали меня беспокоить.

Помнится, как после туристического похода по опасному каньону Прыжок Тигра (Хутяося) я на автобусе возвращалась зимой по провинции Юньнань обратно в Лицзян. В автобусе ехали еще трое англичан. Они заметили, что водитель засыпает. Это действительно было так. Я глянула в зеркало на ветровом стекле и увидела, что у водителя слипаются глаза и он лишь чудовищным усилием воли продолжает держать их открытыми. Автобус полз по извивавшейся змеей горной дороге, с одной стороны которой зиял обрыв. Снедаемый беспокойством англичанин попросил меня пойти поговорить с шофером по-китайски. Я спросила водителя, как он себя чувствует, и в ответ услышала, что с ним все прекрасно и он не заснет. Пожав плечами, я вернулась на место, однако глаза оптимиста за баранкой по-прежнему продолжали слипаться. Англичанин, которого заверения водителя ничуть не успокоили, сел с ним рядом и на протяжении двух-трех часов пел ему песни, чтобы тот не заснул. «Что же нам делать с пьяным матро-о-сом? Что же нам делать с пьяным матро-о-осом?» — и так всю дорогу вниз под горный уклон. Время от времени рулевой поглядывал на поющего англичанина с таким видом, словно рядом с ним сидел сумасшедший. Этот маленький эпизод хорошо иллюстрирует то, как я изменилась, ведь и мне тоже казалось: мой соотечественник явно перегибает палку.

Однако на решение остаться в Хунани повлияло кое-что еще. Я чувствовала, что меня с Китаем связывают крепкие, неразрывные узы — как эмоционального, так и профессионального плана. Мои друзья-китайцы не бросают страну, когда с ней случилась небольшая беда, так почему же я должна поступать иначе? Китай стал частью моей жизни, и сложившиеся отношения вполне можно сравнить с брачными обязательствами.