Декрет о народной любви - Джеймс Мик Страница 46

— Зовут меня Кирилл Иванович Самарин, — начал каторжник. — Родился я третьего февраля тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, в Финляндском княжестве, а по смерти родителей был увезен к дядюшке в Радовск, близ Пензы. Был в студентах, пока не арестовали в пятнадцатом. Иных занятий не имею. Об участи родных и судьбе жилища мне неизвестно. Полагаю, их затронули существенные перемены.

Бублик и Рачанский раздобыли для арестованного крестьянский сюртук и портки, однако же не нашли ни сапог, ни пальто. Подсудимый стоял в тех же разбитых башмаках, в которых пришел, на плечи накинул одеяло. Говоря, накидку снял, сложил и оставил на скамье подсудимых, на краешке. Лицо, как и голову, ему обрили. Вскоре каторжанин перестал откидывать со лба несуществующую прядь, однако же Анне казалось, что утрата волос тревожила и смущала Самарина.

Говоря, он поочередно поворачивался к каждому из собравшихся и таращил глаза, точно взывал: «Уж вы-то наверняка поймете, о чем я рассказываю?!» Никто, включая земского начальника Скачкова, ни разу не взглянувшего на подсудимого и не выказавшего ни малейшей заинтересованности, не избегнул пронзительного взора.

Кирилл позволил себе смотреть на Анну несколько дольше, и женщина радовалась, что взгляды их встретились, пока встреча не переродилась в состязание, которое Лутова проиграла, или, вернее, не желая соперничества, отвернулась.

— Прошлой ночью вы рассказывали, что вас арестовали по подозрению в причастности к подполью. Что при вас оказалась бомба, — заметил Муц, — хотелось бы…

— Ай-яй-яй, Муц, — укоризненно произнес Матула, незанятою рукою прикрыв глаза. Потер переносицу, и револьвер в руке дрогнул. — Дайте же человеку досказать свою повесть! И не перебивайте более. Я сейчас за себя не ручаюсь.

Муц, стоявший между Матулой и скамьей подсудимых, поджал губы и шагнул в сторону, прислонившись спиною к противоположной стене. Самарин оглядывал лица одно за другим.

— Почтеннейшая публика, дамы и господа, офицеры и солдаты Чехословацкого корпуса, пан главнокомандующий и товарищ Бублик, прошу вашего внимания! — заговорил подсудимый. — В нескольких изумительных по краткости словах офицер Муц обрисовал основания для моего ареста, упомянув бомбу, выкраденную мною, дабы спасти юную особу от последствий ее же собственной беспечности.

Предлагаю вам повесть о перенесенных мною муках на каторжной высылке, именуемой Белые Сады, а также о причинах, подтолкнувших меня к побегу, и о том, как удалось осуществить мой замысел, приведший меня в ваш город.

Прежде чем приступить к рассказу должен вновь вас предостеречь, как предостерегал прошлой ночью лейтенанта: убежден, что человек, помогший мне бежать, урка, известный мне лишь по кличке, именуемый Могиканин, преследует меня от самой дикой глуши и здесь, в тихом пристанище.

Убежден, что злодей, виновный в гибели шамана, находится здесь, в Языке. Уверен: именно он повинен в гибели тунгуса, а также в надругательстве… не могу выразить словами, капитан Матула, сколь прискорбным считаю возмутительный поступок его… виновен в надругательстве над вашим конем.

Какой бы конец ни был мне уготован, убедитесь в прочности запоров и держите оружие наготове. Могиканин… А впрочем, по порядку. Позвольте же мне, друзья, начать с великой серединной реки, с Енисея.

Пока Самарин рассказывал, заручаясь вниманием слушателей, Анне оставалось лишь дивиться тому, насколько живым и бесхитростным казался умоляющий взгляд этого человека по сравнению с мерзостью описываемых событий. Заметила, что уже признала подсудимого невиновным, и теперь уж не раздумает: невиновен, что бы ни пытался приписать Самарину Муц. Поразилась, как скоро вынесла решение, и поняла, что нет более убедительного свидетельства, чем человек, способный прочувствовать всё многообразие мироздания — самые отталкивающие проявления его, а раз так, то, вероятно, и прекраснейшие моменты, ни на йоту не предаваясь душой ни одной из крайностей и не испытывая к таким проявлениям привязанности.