Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист Страница 46

Он совершенно неподвижно лежал в ней, ожидая ударов пульса.

Он стал понимать, что наивысшее наслаждение наступало тогда, когда он дожидался ударов пульса, глубоко проникнув в нее, когда их плевы дышали и двигались в такт, мягко пульсируя. Это было самым потрясающим. Ему понравилось дожидаться ее. Ей не требовалось ничего говорить, он научился почти сразу же. Он мог совершенно спокойно и подолгу лежать, заведя свой член глубоко в нее, и прислушиваться к ее слизистым оболочкам, будто бы тела их куда-то исчезали, и существовали одни лишь гениталии. Он лежал спокойно, почти не шевелясь, ни тел, ни мыслей у них больше не было, и они оба целиком концентрировались на том, чтобы слушать удары пульса и ритм. Существовали лишь ее влажные, мягкие слизистые, она, почти незаметно, бесконечно медленно, пошевеливала нижней частью своего живота, он осторожно ощупывал ее изнутри своим членом, словно это был что-то ищущий кончик языка; он спокойно лежал и ждал, ожидая ударов пульса, словно пытаясь отыскать ее пульсирующие поверхности, которые должны были начать биться в такт с его собственным членом, потом он тихонько шевелился и ждал: скоро должно было настать мгновение, когда он сможет почувствовать, как она сжимается и расслабляется, сжимается и расслабляется; его член все лежал, выжидая, в ее узком влагалище, и тогда ему удавалось ощутить некий ритм, некий пульс. Если он выжидал, то пульс появлялся, и когда он его обнаруживал, то все могло происходить в том же ритме, что и удары ее внутреннего пульса. Она лежала под ним, прикрыв глаза, и он чувствовал, что она дожидается ударов пульса, они оба ждали, он — глубоко в ней, но их тела уже словно бы не существовали, а все концентрировалось в ней: плева к плеве, плевы, которые медленно, незаметно разбухали и снова опускались в ожидании ударов пульса, которые медленно приспосабливались друг к другу и совершали совместные движения, очень медленно, и когда он ощущал, что ее слизистые и его член обретают одно дыхание, он мог медленно начинать двигаться, в ритме, который иногда пропадал, и тогда ему приходилось снова лежать спокойно, пока он не обнаруживал удары пульса, и тогда его член мог снова дышать в такт с ее слизистыми, медленно; именно этому медленному ожиданию пульса потаенных слизистых она его и научила, он не понимал, откуда ей это было известно, но когда этот ритм появлялся, и их плевы начинали дышать в такт, они могли медленно начинать двигаться, и возникало это неслыханное наслаждение, и они растворялись в едином долгом, неспешном дыхании.

Очень спокойно. Дожидаясь этих внутренних ударов пульса, этого ритма, а потом их тела исчезали, и все концентрировалось только внутри нее, и он дышал своим членом в такт с ее слизистыми, и никогда прежде он не испытывал ничего подобного.

Женщин у него было много, и она не была самой красивой из них. Но никто еще не учил его дожидаться ритма слизистых оболочек и глубинных ударов пульса своего тела.

Они устроили так, что местоположение их комнат облегчало им возможность потихоньку проникать друг к другу, и в ту зиму любовью они занимались уже с меньшей осторожностью. Они также все чаще совершали совместные поездки верхом, в мороз, под легким снегом, по замерзшим полям. Они начали ездить верхом вдоль берега.

Она скакала на лошади по воде, проламывая прибрежный лед, волосы у нее были распущены, и ничто ее не заботило.

Она весила три грамма, и только тяжесть лошади не давала ей взлететь. Зачем ей было защищать лицо от летящего снега, раз она была птицей. Теперь она была способна видеть дальше, чем когда-либо прежде, мимо дюн Зеландии, мимо норвежского берега, к Исландии и до самого высокого айсберга северного полюса.

Эта зима запомнится ей навсегда; и Струэнсе на своей лошади следовал за ней вдоль берега, почти вплотную, в полном молчании, но рядом с каждой ее мыслью.

Шестого февраля 1771 года она сообщила Струэнсе, что ждет ребенка.

Они занимались любовью. Потом она ему об этом рассказала.

— У меня будет ребенок, — сказала она. — И мы знаем, что он — твой.

Она обнаружила, что хочет заниматься любовью ежедневно.

Каждое утро ее желание начинало нарастать, и к двенадцати часам оно становилось очень сильным; именно в это время оно было настоятельным и достигало своей наивысшей точки, и она требовала, чтобы он прерывал свою деятельность и проводил с ней небольшое совещание, информируя ее о проделанной за утро работе.

Постепенно это сделалось само собой разумеющимся. Раньше ничего само собой разумеющегося не было, теперь же само собой разумеющимся сделалось это.

Он к этому подстроился. Сперва с удивлением, потом с огромной радостью, поскольку обнаружил, что его тело разделяло ее радость, и что ее вожделение рождало вожделение и у него. Так оно и было. Раньше он даже и представить себе не мог, что ее вожделение сможет порождать у него такое же. Он полагал, что вожделенным было лишь запретное. Этот момент тоже присутствовал. Но это вожделение с его запретностью, ставшее для нее теперь естественным и ежедневно нараставшим настолько, что к двенадцати часам делалось жгучим и неуправляемым, то, что это естественное оказывалось способным рождаться ежедневно, его удивляло.

Страх он стал ощущать уже гораздо позднее.

Они занимались любовью в ее опочивальне, и потом она, прикрыв глаза, с улыбкой лежала у него на руке, будто маленькая девочка, которая, оплодотворив его вожделение и родив его, теперь лежала с ним в руках, словно бы это было ее дитя, которым она владела целиком и полностью. Страх он стал ощущать уже гораздо позднее. Тем не менее, он сказал: