Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская Страница 46

А под конец её, в пятницу, Ивану на мобильный позвонил Костя.

– Где ты есть? Ты жив ещё? Или тебя заморозило? – кричал он. – Я тебе письмо написал! Ты когда-нибудь проверяешь почту? Тебя вообще интересует, что со мной? Позвонить ты мог?

Иван дослушал реплику.

– Я летал к Андрею, – сказал он. – И, по-моему, у нас с тобой принято, что ты сам звонишь и заходишь.

– Хорошо! Вот я сам звоню! – крикнул Костя. – Ты где? В офисе? Можешь подъехать ко мне во двор?

– Это ещё зачем?

– Ты мне нужен в моём дворе! Не упрямься! Ну, прошу же тебя!

– Хорошо, – сказал Иван. В конце концов, он был рад, что нашлась причина пораньше уйти из офиса.

Он глянул в окно и, замотавшись покрепче шарфом, вышел. На улице дул ветерок. Снежную пыль сметало с крыш. По ясному небу, возмещая отсутствие облаков, расплывались ядовитые и прелестные дымки из заводских труб. Иван добрался до Костиного двора в условленный час, вышел и несколько минут терпеливо прождал под тополем. От ветра у него загорелось лицо. Наконец, Костя выскочил из подъезда.

– Что тебе нужно? – спросил Иван вместо приветствия, но Костя не заметил суровости. Смеясь, он охлопал его – по плечам, по шапке, заботливо подёргал шарф. – Гляди, не замерзни!

– Иди сюда, я тебе покажу кое-что. Смотри наверх. Окна мои видишь? У окошка стол. Видишь – огонёк беленький, это лампа. Кто там под лампой – видишь?

Иван видел и молчал раздосадовано.

– Верно! – улыбнулся Костя. – Машка моя!

Иван не отозвался.

– Всё вышло, как я рассчитал! Я ушёл от них, доказал, что мне на всё чихать, кроме Машки. И ей там сразу стало невмоготу. Понимаешь, оказалось, всё было наносное! Кружевница – она и есть кружевница. Чистый человек! Вещи собрала и дунула с катера. Но ты не хмурься, тут всё наоборот – как ты любишь! Такая сложная ситуация – я затем тебя и позвал.

Обнадёживаясь понемногу, Иван слушал.

– К бабушке Машка после всего вернуться не может, ей стыдно, – объяснял Костя. – Ты же знаешь стариков! Но и ко мне перебраться – тоже нет. Говорит, не могу я, Костя, от бездомности с кем попало жизнь делить. С кем попало – это, то есть, со мной! Но я не обижаюсь. Наоборот. И вот теперь перехожу к делу. Я свою квартиру хочу Машке как бы сдать – бесплатно, конечно. Просто пусть живёт, пока с бабушкой не помирится. А я пока поживу у тебя. Сейчас только за вещами сбегаю – уже всё собрано! Идёт?

Иван не сдержал улыбки.

– А, рад! – завопил Костя. – Ну, по рукам?

– Нет уж! – смеясь, сказал Иван и направился к Костиному подъезду.

Маша стояла в дверях. Её лицо опухло от многодневных слёз. Сипло, заплаканно она поздоровалась.

– Ну, – сказал Иван. – Берите вещи. Едем к вашей бабушке.

– Я не поеду! – крикнула Маша.

– Все поедем! – сказал Иван. – У меня тоже старики. Я имею право решать! Ясно?

Маша взглянула на шумно кивавшего Костю и выволокла из комнаты два своих рюкзачка.

Они ехали молча, с верой, что успех неминуем. Без слов вошли в подъезд и поднялись по ступеням. Маша долго звонила в дверь. Потом открыла своими ключами. Потом из пустой квартиры звонила соседке. Та скупо продиктовала преступной внучке, когда и в какую больницу забрали бабушку. В предынфарктном – прямо из поликлиники, так-то!

Потрясённые, они замерли вокруг Маши.

Наконец, Костя опомнился.

– Так поехали! Чего ждать? Мы тебя отвезём. Иван, отвезём ведь?

Маша обернулась на Костю, держа трубку, как гранату, в отведённой руке.

– Уйди! – произнесла она с хрипом. – Не хочу больше видеть! Сгинь! Я ни с кем! Ни с кем не поеду, ясно?

– «Хэппи энд» не удался, – произнёс Костя, когда они с Иваном сели в машину. – Ну, ничего. Если там у неё с бабушкой обойдётся как-нибудь – то и у нас наладится.

Иван довёз его до дому. Зайти отказался.

– Постоим минутку! – попросил Костя. – Представляешь, так удивительно! Вот только теперь что-то настоящее к Машке теплится. До этого всё был конкистадорский угар: завоевать, отнять. А когда оставил её в покое – теперь только и полюбил…

– Себя ты полюбил, – сказал Иван хмуро. – Стоишь и думаешь: ох я и порядочный!

– Ну да. Тоже верно! – рассмеялся Костя. – Иван, можно тебе сказать кое-что? Я ведь боюсь! Вот как Машка от них ушла – стал бояться. Как-то страшно домой идти. Я, наверно, заразился от Фолькера сумасшествием. Мне кажется, вот я хотя старушки не убивал, но всё равно – Раскольников!

И Костя запел тихонечко, с трудом артикулируя смерзающиеся слова: «Расколол я Женьку-то топором… Прямо по сердцу его саданул… Ох головушка моя голова… До чего ж ты меня…», – и он положил ладони на свою непокрытую голову.

– Тридцать градусов! Где шапка? – вдруг крикнул Иван. – Еле выздоровел! Ты чего себе думаешь!

– Ничего, – покачал головой Костя. – Ничего абсолютно… Забыл у Машки.

Иван снял свою шапку и с досадой нахлобучил её на Костину голову.

Костя взялся за неё обеими руками и улыбнулся.

– Это ты голову мне свою отдал, да? Как в мультфильме про Умку, помнишь? Чтоб я лучше думал! А я возьму! Я тебе не верну, можно?

И, придерживая шапку, качнулся к подъезду.

Иван возвращался домой подавленный и неспокойный. Он шёл от гаражей по большому стеклянному морозу – словно внутри картины маслом. Заиндевелые, без единого колыхания, яблони, вымерзший двор, тугое, ясно-чёрное небо. Подобных морозов не бывало ещё на его веку. Дома оттаявшим умом он подметил в своём сознании крепкую сцепку Костиной подростковой драмы с нечеловеческим морозом на улице. К ночи потеплело до минус пятнадцати. Иван набил в заварочный чайник дачной мяты с ромашкой и, глотая душистую воду, успокаиваясь, светлея, наблюдал из окна, как удивительно сказывается ослабление мороза на облике улицы. Воздух размок, затуманился, свет фонарей стал желтее и глуше. Люди вышли на прогулку со своими собаками. А в полночь полетел снег.

Через пару дней позвонил Костя. Машину бабушку отпустили из больницы под расписку. «Нормально, жива! – сообщил он. – Машка из дома не выходит, всё с бабушкой. По телефону даже не говорит – только ночью шёпотом. Говорит, на душе очень тяжело».

* * *

Как только морозы спали, Иван вынул из гаража велосипед и ещё раз убедился, что утоптанный снег немногим хуже летней земли и уж точно лучше осенних листьев подходит для бодрящих дух поездок по берегу. Он прикрутил к багажнику сидение и стал брать с собой Макса.

По дороге они болтали. Пересказывали друг другу детсадовские анекдоты или придумывали собственные – с участием самих себя. Играли в города и марки машин. Когда города и марки заканчивались – начинали играть в рифмы. Под конец прогулки они убирали велосипед в гараж и, макнувшись в сугроб, полные смеха и снега, шли домой. И то и другое тщательно отряхивалось в лифте.