Беременная вдова - Мартин Эмис Страница 46

Она лежала у бассейна, на ней было монокини с поясом, оливковое масло и мясистое V нахмуренных бровей. Откинувшись, она сказала:

— Я ей завтрак в постель отнесла, только она, конечно, меня по-прежнему ненавидит… Наверное, меня все ненавидят. Особенно моралисты вроде тебя. А это же просто вопрос обычной порядочности. Так что давай выкладывай.

Кит вытащил новую пачку «Каваллос» (местная марка)… В «Эмме», когда мистер Найтли упрекнул ее за прилюдное высмеивание беззащитной женщины, — именно тогда, в ключевой сцене романа, Эмма Вудхаус осознала, что влюблена в него. «Осознала» — ибо в мире «Эммы» влюбленным можно было быть подсознательно. Во время пикника на Бокс-хилле Эмма жестоко поступила с мисс Бейтс (добродушной старой девственницей), и мистер Найтли ей так и разъяснил… Значит, Кит мог, перефразируя мистера Найтли, сказать: «Будь она вам равна по положению… Но, Шехерезада, задумайтесь — ведь это далеко не так. Она бедна — она, рожденная жить в довольстве, пришла в упадок и, вероятно, обречена еще более прийти в упадок, если доживет до старости. Ее участь должна была бы внушать вам сострадание. Некрасивый поступок, Шехерезада!..» [55]Однако Кит этого не сказал. Он сказал:

— Ненавидят? Отнюдь нет.

— Все меня ненавидят. И я этого заслуживаю.

Если бы Кит перефразировал мистера Найтли, осознала бы Шехерезада наконец, что влюблена в него? Нет, потому что теперь все было по-другому. Что же изменилось? Видите ли, диалог Эммы с мисс Бейтс на Бокс-хилле был посвящен не бюстам, задам и (как следствие этого) дню позора в гостях у секс-магната; и потом, готовясь принять порицание, Эмма не лежала напротив мистера Найтли без лифчика; и потом, Глория не была — по крайней мере пока — старой девой. Все, что было там, — и здесь. В 70-м году уже нельзя было любить подсознательно — сознание на полную катушку трудилось над любовью или тем, что некогда было любовью. И вообще, с какой стати ему порицать Шехерезаду? На западной террасе она проявила вульгарность, и сексуальное тщеславие, и заурядность, которые в данный момент он мог лишь одобрить. Он сказал:

— Это было непохоже на тебя. Но не переживай. Всем нам не помешает стать немножко посуровее. Ты слишком мягкосердечна. Ты была расстроена. Переживала из-за этого дела с Адриано. Мне… нам тебя было жаль.

— Правда? Спасибо. Только, знаешь, это просто оборотная сторона медали. Сентиментально-грубая. Плохой характер.

Она откинулась назад и закрыла глаза. Наступила пятиминутка молчания, и Кит молча выдержал ее с усиливающимся напряжением. Он исследовал свою итальянскую сигарету, свою «Кавалло». Вот бумажная трубочка, вот фильтр — не хватает, кажется, одного табака. Он зажег ее; пламя, опалив его нос, тут же исчезло.

— Похоже, это привычка, которой вполне стоит придерживаться, — сказала Шехерезада со своей улыбкой — улыбкой, в которой участвовало все ее лицо. И продолжала более летаргическим тоном: — Все равно, нет мне прощения… Понимаешь, она же не могла ответить. М-м, хотя, наверное, ответит, когда приедет Йорк… Знаешь, мне кажется, она, Глория, охотится за выгодой — немножко, самую малость. Золотоискательница — есть в ней что-то такое. Я считаю… Ты же с Йорком знаком? Не внешность же ее привлекает.

Закуривая «Диск бле», он согласился — без слов, но решительно. Его подбодрило, что Шехерезадины «родимые пятна заурядности» (как Джордж Элиот очень скоро будет определять слабость некоего молодого человека, в остальном производящего глубокое впечатление) были по-прежнему видны. Она сказала:

— Ее папа когда-то был дипломатом благородного происхождения. А кончил тем, что стал зарабатывать на хлеб в Совете по переписи населения в Эдинбурге. Раньше она была богата, а теперь нет. Поделать с этим она ничего не может. Как не может ничего поделать со своим задом… Но вот шампанское. Как гадко с моей стороны. Выказала себя какой-то сучкой никчемной, вот и все.

И от этого он вновь преисполнился веры. Однако сказал:

— Нет. Нет. Хватит тебе, не перебарщивай. Видимо, от всего этого у тебя совсем голова кругом пошла, когда Адриано тебя за руку взял. Как ребенок. Это тебя перевернуло. Ты была не в себе.

— Спасибо на добром слове, только ты, мне кажется, немножко усложняешь. Это было обычное тщеславие. Тщеславие шлюхи. Эти ребята в Офанто. Я сама себе поразилась. Мне было не все равно. Потому что я решила, что я в центре внимания. Безраздельного внимания. Это ужасно.

Он подождал.

— Никогда я не испытывала подобных чувств, и они мне не нравятся. Это… недоброе возбуждение. Неужели у всех такое же чувство? Неужели все сводится вот к этому? К состязанию?

Сводится вот к этому. Значит, дело не только во мне, подумал он. Все мы это ощущаем — реальность этой страшной штуки, социальных перемен. Сводится вот к этому? К состязанию? «Да, — сказал бы он, если бы знал. — Да, милая моя Эмма, грядет состязание, межполовое и внутриполовое, — конкурс красоты, конкурс популярности, конкурс талантов. Больше проявлений, сравнений, глазений, замечаний, оцениваний — а следовательно, больше invidia [56]. „Invidia — то, что несправедливо и легко способно вызвать отвращение и гнев в других“. Это состязание, и потому кого-то ждет неудача, кого-то ждет поражение. А мы найдем множество новых способов терпеть неудачу и поражение».

— Ветер переменился, — сказал он.

— И потом, — она закатила глаза так, что за ними последовала вся голова, — тут еще и Адриано в придачу. Это же глупо. Так же нельзя, правда? Нельзя спать с человеком ради идеи.

Так поступают, подумал он. Пэнси так поступала.

— Фрида Лоуренс так поступала. Что ты ему скажешь?

— Скажу просто, что пыталась, но выяснила, что мое сердце принадлежит не ему. И так далее.

Все это сильно поднимало дух Кита: «настоящая ведьма», «сучка никчемная» плюс «тщеславие шлюхи» — и до чего приятно было услышать, что Тимми свелся к «и так далее».

Она продолжала:

— Ну, с Адриано, по крайней мере, ничего так толком и не началось.

— Вот как?

— Нет. Просто за руки держались. Просто за руки держались — в чем, наверное, есть своя ирония. Он целовал мою шею, но как раз на этом я ему всегда велела прекратить.

Теперь Кит по-новому оценил и надежность, и сатирический дар своей подруги, которая, одетая в халатик и шлепанцы, показалась на восточной террасе и начала приближаться. Шехерезада сказала:

— Я думала, в один прекрасный вечер я внезапно расслаблюсь и тогда посмотрим, как у нас пойдет дело. Думала, что внезапно расслаблюсь. Но этого так и не произошло. Я чувствовала, что физически мне это под силу, хотя доверять ему я никогда не доверяла. Интересно, почему… Хоть бы он нашел себе кого-нибудь. Тогда мне было бы легче.

Лили шла через грот.