Абраша - Александр Яблонский Страница 46

Первым толчком к сближению и особым отношениям послужила женитьба Николая.

С Ирой он познакомился на одной вечеринке, куда попал случайно – затащил коллега, который работал с мединститутом и попутно ухаживал за одной аспиранткой – уже не по долгу службы, а по сердечному влечению. Впрочем, Николай не верил в наличие сердечных влечений своих коллег. Скорее всего, это было совмещение приятного с полезным. Так или иначе, он оказался в компании веселых, шумных и достаточно пьяных молодых людей – весьма симпатичных, открытых, но не опасных. Чувство опасности приходило каждый раз, когда он оказывался на случайных сборищах, которые его профессионально не интересовали, то есть не находились в разработке его Конторы. Очень редко он мог позволить себе полностью расслабиться и просто отдыхать. Почти всегда какой-то идиот начинал высказывать свои пьяные суждения на политические темы или рассказывать ненужные анекдоты, или сообщать о прочитанной книге или стихах, которые читать и, тем более упоминать вслух было совсем даже ни к чему. Нюхом чуял Сергачев надвигающуюся опасность и старался заранее уйти, как только разговор сворачивал на скользкую тему. Удавалось не всегда; не среагировать, то есть не принять к сведению, не доложить – «не пустить в дело» – он не мог, но каждый раз его мучила ненужная жалость к этим пьяненьким симпатичным птенцам, ломающим на его глазах свою жизнь. Поэтому он и пытался избегать таких вечеринок, или, в крайнем случае, покинуть их до острых тем, чтобы не провоцировать возникновения тягостной ситуации с предсказуемым окончанием, в которой он не мог ничего изменить, но которая сопровождалась ненужными сомнениями, сожалениями, угрызениями – всей той отторгаемой им дребеденью, не всегда, увы, успешно.

На той же вечеринке всё было безоблачно, бесшабашно, дымно. Юные медики с красными лицами хохотали, обнимались и пили, мешая водку, портвейн и разведенный спирт. Дружок-коллега куда-то провалился со своей пассией, Николай присел в уголке, пить он не хотел, но перекусить надо было, коль скоро уж совершил такую глупость и приперся в малоинтересную компанию. На столе стоял винегрет, явно общепитовского происхождения и черный хлеб, но чистой тарелки и вилки не наблюдалось. Проклиная себя, он протиснулся сквозь разгоряченные тела в сторону кухни. За шатким столиком сидела девушка с гладко зачесанными назад черными волосами и синими глазами. У Николая перехватило дух, и он впервые за много лет растерялся.

– Привет, – выдавил он. – Как пьет русский человек? – Сначала выпивает то, что хочет, затем то, что может, и, наконец, то, что осталось.

Девушка не улыбнулась, да и он сам понял, что шутка не удалась.

– Вторая попытка: Что такое бесконечность? – Это когда эстонцы пересчитывают китайцев. – Девушка посветлела, и Николай облегченно вздохнул.

– Вы кто: будущий хирург или психиатр?

– Скорее второе. А точнее – будущая безработная… Я – арфистка… Учусь в Консерватории и сюда попала случайно. Хочу уйти. А вы кто?

– А я тарелку с вилкой ищу. Тоже случайно и тоже мечтаю уйти, но сначала хотелось бы перекусить.

– Давайте я вам помогу…

Минут через пятнадцать, никем не замеченные, они покинули гостеприимный дом.

То, что он «попал», Николай понял сразу же, как только ее увидел, причем попал серьезно, на всю жизнь – он знал себя.

Они долго гуляли. Николай, назвав себя начинающим филологом, что отчасти соответствовало действительности, читал стихи, коих он знал превеликое множество, прежде всего, любимых Баратынского, Блока, Есенина, Заболоцкого, рассказывал всевозможные истории и сплетни, слышанные им в Пушкинском Доме, которым он занимался в последнее время, короче – блистал. Было морозно, лужицы прихватило первым прозрачным хрустально похрустывающим льдом, ноги Николая в легких ботинках на тонкой подошве задеревенели через полчаса, но он не замечал этого, ибо был счастлив. Результатом ночной прогулки стало саднящее наутро горло, заложенный нос – продохнуть не было никакой возможности, – озноб и непоколебимое решение. Через два дня он сделал предложение.

В ближайшие выходные он поехал к ее родителям просить руки и сердца. Войдя в квартиру, он сразу же почувствовал необъяснимую смутную беспричинную тревогу. Он попытался от неё отмахнуться, тем более что приветливая атмосфера дома чувствовалась с порога. Его ждали. Было видно, что Ира подготовила родителей. Встречал их Ирин отец – улыбчивый пожилой светловолосый мужчина, чем-то похожий на киноактера Евгения Самойлова. Через минуту из кухни вышла мама, и Николай увидел, какой будет Ира через двадцать – тридцать лет: у мамы были такие же синие глаза, окаймленные чуть заметной сеточкой изящных морщинок, гладко зачесанные черные волосы с робким инеем седины, схожий удлиненный овал чуть располневшего красивого лица, неуловимые черты которого заставили Николая внутренне сжаться в нехороших предчувствиях. Они тут же оправдались, когда она представилась.

Николай что-то говорил очень приятное о том, что очень приятно, потому что вообще очень приятно… Язык лепетал, а в голове молниеносно складывалась – срасталась единственно возможная схема действий. Оформить брак как можно скорее. Буквально завтра – послезавтра. Пока никто не знает. Если узнают, будет разговор – может, в Управлении кадров, может, с непосредственным начальством, может, в парткоме, – разговор, после которого женитьба на Ире исключается. Конечно, секретная «Инструкция Народного Комиссариата Внутренних дел» за номером 00134/13 от 21 декабря 1938 года, предписывающая отделам кадров облгоротделов УНКВД СССР в отборе кадров для НКВД руководствоваться не только окружением кандидата и, особенно его жены – «этого порой змеиного гнезда», социальным происхождением и бытовым поведением родителей и всех родственников – наличием разводов, многодетности, как признака дегенеративности матерей, смешанных браков, – видимых признаков дегенерации, как-то: косоглазие, нервные тики или судороги, хронические мигрени, шепелявость, заикание, родимые пятна и пр., – но, главное, национальным происхождением кандидата: «Для кадрового отбора в НКВД важно отсекать, в основном, лиц, у которых присутствует еврейская кровь. Вплоть до пятого колена необходимо интересоваться национальной принадлежностью близких родственников. Были ли в роду евреи» – эта секретная Инструкция потеряла свою силу. Но Сергачев уже познал силу неписаных законов его Ордена. Поставив же их перед свершившимся фактом, он обезопасит себя в одном, в главном – никто их не разведет, не разлучит. Будут осложнения, немалые осложнения. Возможно, приостановят следующее звание, отошлют на периферию, отправят в ссылку в милицию, может, просто уволят «по состоянию здоровья»… Всё может быть, но он выкрутится.

Своим служебным удостоверением в личных целях он впервые в жизни воспользовался в тот самый понедельник, когда пришел в ЗАГС к его открытию. Раскрыв невзрачную книжицу перед помертвевшим лицом престарелой блондинки с «халой» на голове, он сказал только два слова: «необходимо завтра». На другое утро они были «обвенчаны».

В Управлении он доложил по форме в тот же день. Рапорт восприняли индифферентно, записали данные его новых родственников – без комментариев, без оценок, без малейших эмоций. Никто никуда его не вызывал, никаких мер он не почувствовал. Только образовалась вокруг него какая-то пустота. Ровесники, так же, как и ранее, внешне дружелюбно приветствовали его, но никто не останавливался, чтобы переброситься парой слов, рассказать новый анекдот или пригласить попить пивка после службы, никто не подавал руки, не хлопал по плечу: «Привет, старичок»… Старшие же по званию и по возрасту просто перестали его замечать: завидев Николая, они неожиданно начинали куда-то целенаправленно перемещаться, их лица принимали выражение чрезвычайной занятости, в их движениях появлялась деловитая торопливость и озабоченность. Через неделю после ЗАГСа он услышал, зайдя в буфет, как подполковник Ламарчук, окруженный группой старших офицеров, громогласно заявил, что, если бы его сын женился на еврейке или полукровке, он бы собственноручно пристрелил его. Офицеры также шумно возражали, что его – Ламарчука – сын никогда такого бы не совершил, так как не та семья и не то воспитание. Они все стояли спиной к Сергачеву и, казалось, демонстративно его не замечали, но он знал, что эти слова предназначены ему, к его приходу подгаданы. Только полковник Кострюшкин, как-то встретив его у Седьмого подъезда, остановил: «Можно поздравить?» – «Можно, Владимир Сократович». – «По любви женился?» – «Так точно, по любви». – «Ну… и молодец! Не робей. Они привыкнут. Я тебя в обиду не дам. А с супругой познакомь».