Тринадцатая редакция. Напиток богов - Ольга Лукас Страница 46

— Выросла? Большая совсем стала? Может, возьмётся тогда за ум и перестанет быть преступностью?

— Ай-яй-яй! В Торонто из окна небоскрёба упал телевизор — прямо на голову туристам!

— Знаете, меня ведь сюда пригласили, чтобы работать с вашими страхами, — напомнил Шурик, — и даже обещали за это заплатить.

Он запоздало спохватился — про оплату следовало сразу же поговорить с женщиной, которая открывала дверь. Теперь она может заподозрить в нём непрофессионала. А судя по общим настроениям в квартире, от подозрения до вызова наряда полиции пройдёт не более десяти минут.

Но Мишенька успокоил его — деньги будут, столько, сколько положено по таксе. Он уже выяснил в Интернете, сколько стоит обычный приём. Деньги у него есть — он сдаёт свою комнату (кивок в сторону запертой двери, крашеной масляной краской). Сам поэтому живёт на кухне, ну это даже и хорошо. Слышно, как люди по коридору ходят, разговаривают. Не так страшно.

— А что страшного в том, что люди перестанут ходить по коридору?

— А вдруг все умерли? Они же у меня старенькие. Знаете, не очень-то весело оказаться рядом с покойниками.

Шурик вспомнил Кастора. Ну, отчего же — с ним иногда очень даже весело бывает. Мысли о начальстве вернули его к цели посещения: убедиться в том, что страх — действительно страх, и прикрепить к нему для верности датчик. Или не тратить датчика, если страх окажется слишком храбрым.

Тут сомнений быть не могло — всю квартиру следовало погрузить в машину скорой помощи и отвезти на встречу с третьей ступенью.

Страхом дышало всё — интересно, каково приходится человеку, который живёт за крашеной масляной краской дверью? Должно быть, он очень храбрый. Или бесчувственный.

Шурик прислушался к себе — а ему-то страшно тут? Все шуршат, боятся сами и пугают друг друга. Занавес тревожно колышется. Но всеобщая напуганность была такой гротескной, нелепой, что даже сверхчувствительный к чужим эмоциям Шурик не поддался общим настроениям.

Для того чтобы прикрепить к клиенту датчик, следовало выманить его из убежища, ограниченного стенами и компьютерным столиком.

— Значит, на улицу вы не выходите вовсе? — снова спросил Шурик.

— Иногда выхожу. С Леной. Это моя подруга. Мы с ней по Интернету познакомились, она ко мне приходит.

— И вы гуляете по набережной?

— Нет, нет, по набережной — не гуляем.

— Но тут же рядом совсем! Живи я здесь — только и делал бы, что по набережной гулял. А домик Петра! А Петропавловская крепость! Памятник «Стерегущему»! Крейсер «Аврора»!

— Нет, нет. Далеко уходить нельзя — надо за новостями следить. А у меня радиоприёмник сломался.

— А зачем вы следите за новостями?

— Чтоб неожиданностей не было. Если знаешь, к чему готовиться — то можно спастись.

Шурик резко встал с дивана. Отдёрнул занавес, закрывавший окно. Вышел на середину кухни, прошелся в туре вальса с невидимой партнёршей. Подтанцевал к мойке, включил воду. Сунул голову под кран. Выключил воду, протанцевал — на этот раз в жгучих латиноамериканских ритмах — к столику оторопевшего Мишеньки. Наклонился над ноутбуком, отключил питание, не обращая внимания на негодующий писк хозяина. Отодвинул столик (тот был на колёсиках, очень лёгкий). Выдернул перепуганного молодого человека в центр кухни.

— Ну как, очень страшно?

— Почему вы это сделали? У меня там окна были открыты, с новостями, с почтой.

— Я спрашиваю — страшно?

— Нет.

— А ведь я вёл себя неожиданно. Во всяком случае, мне так кажется.

Шурик потряс мокрой шевелюрой.

— Это такая новая терапия, да? — догадался Мишенька, стирая с лица капли.

— Да! Лечение мокрыми брызгами! — Шурик ещё раз встряхнул головой. — Но для того, чтобы закрепить эффект, надо немедленно — слышите, пациент — немедленно! — выйти на набережную. Живо одевайтесь и идёмте. Только там вы начнёте путь… эээ… к освобождению от страха.

Датчик уже лежал в кармане у Мишеньки, но Шурик не мог остановиться:

— Пять недель я буду приходить к вам или звонить по телефону! И все эти пять недель я буду лечить вас неожиданностью! И вы будете слушаться. Да, Михаил? Будете?

— Буду. Вы отвернитесь, я джинсы переодену.

— И никаких новостей по Интернету! Слышите? Только фильмы, которые я посоветую. Ну, ещё иногда можно будет музыку слушать. Я скажу, что надо скачать. Вы переодевайтесь, я список составлю.

Можно же хоть раз в жизни, хоть один-единственный раз воспользоваться служебным положением в корыстных целях? Дома у Шурика Интернет слабенький, и связь всё время обрывается. На работе Цианид следит за перерасходом трафика, налетает как коршун, едва только кто-то из подчинённых задумает скачать что-нибудь для себя лично. А накачать новых фильмов и музык так хочется! Так пусть это сделает Мишенька, и сам заодно порадуется.

— Вот список того, что нужно будет посмотреть и послушать на этой неделе! — распорядился Шурик, протягивая Мишеньке исписанный листок. — Приду в следующий раз — проверю! А теперь — на набережную! Смелее!

Пациент вышел в коридор, ступая осторожно, как по гнилым доскам.

— Нина! Кто у тебя там чужой ходит всё время? — крикнул из своей комнаты старик.

— Тише! Кругом соседи!

— Да закройте же окно! Залезут с крыши!

Шурик и Мишенька вышли в длинный коридор. Дверь мягко закрылась за ними, сам собой защёлкнулся замок. Навстречу шагал, гремя цепями, политкаторжанин в кожаной куртке с заклёпками. Байкер, должно быть. Мишенька приветливо поздоровался с ним и ничуть не испугался.

* * *

Солнце прогнало Дмитрия Олеговича с веранды, но не удовлетворилось тем, что он забился в самый дальний угол в самом тёмном зале, и то и дело подпускало к его столику пучок солнечных лучей. Лучи приближались, наступали, и, казалось, нет никакого от них спасения — а потом они обходили его стороной, как будто брезгуя таким обществом.

Можно было подняться наверх, в квартиру пенсионерки-дачницы, оставившей ключи недостойному доверия Хозяину Места. Но шемобора словно удерживали в зале какие-то силы. Он, почти невидимый в своём тёмном углу, следил за каждым движением Анны-Лизы, за каждой улыбкой Джорджа, то появлявшихся в зале, то исчезавших. Он искал доказательств тому, что они — не пара. Или тому, что они — пара. Нужна была определённость, ясность. Без ясности его мозг отказывался просчитывать варианты. Но эти двое, казалось, сговорились измучить его неизвестностью.

Шли минуты, бежали секунды. Мерно шагали часы. Каждая упущенная минута — как капля холодной воды на темя. Каждый час — как раскалённое клеймо. И уйти нельзя, и сделать ничего невозможно.

Дмитрий Олегович попал в паутину, которую сам же и сплёл. А может быть, закутался в кокон, из которого очень скоро вылетит прекрасная бабочка. Непременно ядовитая, но прежде всего — прекрасная. Уж она-то, эта бабочка, справится с пустячной задачей, которую поставил перед ней учитель.