Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн Страница 46

– Но ведь это очень интересно, – произношу я. – Я столько слышала об этой книге. Вы остановились на сцене в Париже, когда он решается сбежать на Запад. Потрясающе! Вы только послушайте: «Мне говорят, что в комнате не случайно две двери. Если я захочу вернуться в Россию, то через одну из них попаду прямо в зал ожидания, где смогу подняться на борт «туполева». Но если предпочту остаться в Париже, вторая дверь ведет в помещение, куда посторонним вход воспрещен… А сейчас я предоставлен самому себе в безопасности уединенной комнатки. Четыре белые стены и две двери. Два выхода в две разные жизни».

Миссис Брюер открывает рот, пытаясь что-то сказать, но я не обращаю на нее внимания и продолжаю читать, проводя пальцем по строчкам, и вскоре забываю следить за ее реакцией. Меня захватывает история, поражает воля танцовщика и отчаянное стремление стать другим человеком.

Лоренс звонит мне через несколько дней, и мы встречаемся во французском ресторане неподалеку от его дома. Посетителей полно, шумно, но мы сидим в дальнем конце зала, где спокойно, а поскольку вечер выдался холодный и дождливый, оба заказываем по большому натуральному бифштексу с жареным картофелем, а Лоренс выбирает бутылку красного вина. Официанты буквально танцуют вокруг нас, то поправляя бокалы, то принося новые ножи, то наливая вино на пробу, а потом делая шаг назад и ожидая от Лоренса одобрения.

Сегодня он в ином настроении – откровенен и склонен к воспоминаниям. Нужен лишь легкий намек, чтобы заставить его заговорить о ранних годах своей жизни, об отце, умершем от туберкулеза совсем молодым, о матери, которая воспитывала его одна, вынужденная продолжать работу на пивоваренном заводе по соседству. Книги долго оставались чем-то недоступным, объясняет Лоренс. И ему пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы сначала закончить с отличием среднюю школу, а потом Оксфорд. И, конечно же, его жизнь могла сложиться совершенно иначе.

Я слушаю рассказ Лоренса, и мне представляется, будто это я как истинный эксперт направляю его повествование, наталкивая на темы, почерпнутые из его романов и интервью, которые он во множестве давал журналистам за последние годы. Лоренсу приятно, когда я, будто пуская солнечные зайчики зеркальцем в сторону его судьбы, высвечиваю ту легенду о себе самом, которая ему нравится: легенду о человеке, сделавшем себя, личности творческой, независимой, значительной. Людям никогда не надоедает рассказывать о своих достижениях. И Лоренс не исключение.

Я спрашиваю, не ограничил ли достигнутый успех его свободы, не стал ли мешать видеть жизнь в ее истинных красках.

– Едва ли, – отвечает он. – Моя слава, если это вообще можно так назвать, в действительности не так уж велика. Да, порой случается, что в зале ожидания аэропорта или в ресторане кто-то подходит ко мне. Причем видела бы ты, как они смущаются, стараются не помешать, не выглядеть назойливыми! И говорят о том впечатлении, которое произвело на них что-то из мной написанного. Подобного рода известность не тяготит и не мешает. К ней легко привыкнуть. Ведь им же ничего от меня не надо. Я не поп-звезда, с которой каждый норовит стащить рубашку.

А потом Лоренс берет инициативу на себя и принимается расспрашивать о моем детстве, проведенном в окрестностях Фринборо, интересуется моими родителями. Разумеется, по возрасту он ближе к ним, чем ко мне, и когда это становится очевидным, ему трудно сдержать улыбку.

Но прежде чем я успеваю сменить тему, он замечает что-то в выражении моего лица, нечто выдающее меня с головой. Я очень кстати вспоминаю анекдот о Шоне Темплмане, который мне рассказывала Одри Кэллум, и в последний момент ухитряюсь отвлечь Лоренса. И его смех приносит мне и облегчение, и разочарование.

Закончив ужинать, мы надеваем пальто и выходим на улицу под дождь.

– Давай, я провожу тебя? – предлагает Лоренс.

– Не надо, – улыбаюсь я. – Мне недалеко.

Он застенчиво, нерешительно протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке, а через секунду уже склоняется надо мной, и мы целуемся. Я отвечаю на его поцелуй, и все в точности так, как я предвидела, как рисовалось мне в воображении.

Мимо проезжают машины. Нас поливает дождь.

– Пойдем ко мне, – тихо произносит Лоренс.

Я молча киваю.

Дождь льет всю ночь. Сквозь дрему я слышу его дробь, как и порывы ветра, от которых дребезжат стекла в окнах. Рано утром я отодвигаюсь от Лоренса, вылезаю из-под скомканных простыней и пересекаю комнату. Осторожно открываю дверь, чтобы он не услышал. Стук дождевых капель по окошку в потолке рядом с бывшей спальней Полли доносится и сюда. Я вспоминаю ее маленькую комнатушку наверху со стенами, окрашенными в тон яиц малиновки, и с гирляндой из фонариков в форме перцев. Интересно, как она поступит, узнав обо всем?

В ванной я умываю лицо очень горячей водой, используя одну из белых фланелек, которые стопкой сложены в сушильном шкафу. На полочке с зеркалом вместо дверцы нахожу новую зубную щетку и чищу зубы. Два халата висят на крючке. Я беру сначала тот, что принадлежал Элис – скользкий на ощупь шелк с устричным узором, – надеваю, затягиваю пояс и смотрюсь в зеркало. Снимаю его и выбираю другой – синий, из вафельного хлопка. Он мне велик, и приходится закатывать рукава. Я спускаюсь вниз, ступая босыми ногами по овсяного оттенка ковру лестницы, постеленному поверх того же цвета ступеней. Я замираю перед кабинетом Лоренса в бельэтаже. Не в силах сдержать любопытства, толкаю дверь. Она приоткрывается, и я снова вижу компьютер на специальной консоли, офисное кресло и открытые белые жалюзи, сквозь которые отчетливо видно плачущее темное небо и величественного вида особняк соседей напротив, больше не скрытый густой листвой деревьев.

Меня словно затягивает внутрь комнаты вид стены слева от письменного стола. На первый взгляд она вся покрыта сотнями маленьких ярких крылышек: желтых, розовых, оранжевых, чуть трепещущих от сквозняка, которым тянет через открытую дверь.

Приблизившись, я вижу, что это мелкие самоклеющиеся бумажки, покрытые убористым почерком Лоренса. Слова вполне разборчивы, но вот смысл кажется зашифрованным и таинственным. «Н. и Р.», – начертано на одной. «Кантата Баха» – на другой. И еще: «Д. бежит». Или: «Р. знает о случае с Д. – откуда?»

Это и есть его новый роман, догадываюсь я. Он выстраивает сюжет, определяет черты характеров героев, ставит над ними эксперименты. Вершит их судьбы. Я воображаю его за работой. Как Лоренс, покачиваясь в кресле, хмурясь и кусая губы, отрывает взгляд от монитора компьютера, чтобы свериться с одной из «бабочек» на стене. Представляю, как он, осененный новой идеей, вырывает из пачки очередной цветной листочек, а потом переклеивает другие с места на место, проводя пальцем по клеящимся полоскам. Он придает повествованию форму, вносит остроту, меняет эпизоды местами. И так дело у него постепенно движется к развязке.

Думать об этом приятно. Но невольно зарождается ревность. В тиши своего кабинета Лоренс принадлежит только себе. Я здесь чужая и испытываю такое же чувство, какое пронизывает меня, когда я вижу его беседующим наедине с Шарлоттой или обнимающимся на публике с друзьями вроде тех же Титовых. Тут, как и вообще в окружающем нас мире, именно Лоренс властвует, стоит у руля, решает, как все пойдет дальше.