Холодная гора - Чарльз Фрейзер Страница 46

Так продолжалось год. Однажды ночью Люсинда сообщила ему, что беременна. К тому же Оделл не мог больше вести такую жизнь, и на следующий день он пошел к отцу, встретился с ним в так называемом его кабинете, хотя единственное, что он когда-либо изучал, были огромные поля плантации. Они стояли у камина. Оделл предложил выкупить у него Люсинду. Он заплатит любую названную цену, не мелочась. Отец сел, моргая от удивления. «Позволь мне уточнить, правильно ли я тебя понял, — сказал он. — Ты покупаешь эту рабыню для полевых работ или чтобы забавляться с ней?»

Оделл заехал отцу кулаком в ухо. Старик упал, затем поднялся, затем упал снова. Из уха у него текла кровь. «На помощь!» — крикнул он.

Оделл провел следующую неделю в коптильне, запертый на замок. Он был весь покрыт синяками после хорошей взбучки, которую ему устроили младший брат и один из помощников отца. На второй день отец подошел к двери коптильни и сказал: «Я продал эту шлюху в Миссисипи».

Оделл бросался на дверь снова и снова. Он выл всю ночь напролет, как одна из его охотничьих собак, а потом периодически принимался выть в течение следующих нескольких дней.

Когда он устал, отец отпер дверь. Оделл, шатаясь, вышел наружу и заморгал от света. «Я полагаю, этот урок пойдет тебе на пользу», — сказал отец и зашагал к нижним полям, сшибая кнутовищем головки сорняков и полевых цветов.

Оделл зашел в дом и уложил в ранец свою одежду. Из сейфа в отцовской конторе он взял всю наличность, какую смог найти, — внушительного размера кошелек с золотыми монетами и пачку банкнот. Он прошел в комнату матери и взял там брошь с бриллиантами и рубинами, кольцо с изумрудом, несколько ниток жемчуга. Он вышел, оседлал свою лошадь и поехал в Миссисипи.

В годы перед войной он изъездил хлопковые штаты вдоль и поперек, пока не сменил трех лошадей и не истратил все свои деньги и ценности. Но он не нашел Люсинду, и ноги его с тех пор не было дома.

В каком-то смысле он все еще ищет. Именно по этой причине, когда ему понадобились деньги, он выбрал бродячую жизнь. Дела его в конечном счете пришли в упадок, он опускается все ниже, и если раньше он имел лошадь и фургон, то теперь вынужден таскать тележку. Скоро он совсем разорится и будет возить товар в какой-нибудь тачке или индейской волокуше, а то и вовсе продавать безделушки из мешка за спиной.

Когда рассказ был окончен, Инман и Оделл обнаружили, что фляжка с виски опустела. Оделл пошел к своим мешкам с товаром и возвратился, неся две бутылочки с лечебной настойкой на спирту. Они сидели и потягивали из бутылочек, и чуть позже Оделл сказал: «Тебе никогда не приходилось видеть такой гнусности, какую я там видел». Он рассказал о своих скитаниях по Миссисипи в поисках Люсинды, о тех жестокостях, которые он там видел и которые вызывали у него страх, что она уже перешла в мир иной, приняв самую ужасную и мучительную смерть. О зрелищах, которые заставляли его бояться, что она еще жива, но испытывает невероятные мучения. Он рассказал о неграх, которых сжигали живьем. У них были отрезаны уши и пальцы за различные провинности. Самое страшное из всех наказаний он видел возле Натчеза. Он шел по пустынной дороге вдоль реки, когда из леса услышал резкие крики канюков и чей-то громкий вопль. Он вскинул ружье и пошел узнать, что там такое. Под виргинским дубом он обнаружил женщину в клетке из бобовых шестов. Дерево было темным от канюков. Они сидели на клетке и клевали женщину. Они уже выклевали ей один глаз и отодрали полоски кожи с ее спины и рук.

Увидев Оделла одним глазом, она закричала: «Пристрели меня». Но Оделл открыл огонь из обоих стволов по дереву. Канюки попадали на землю почти все, остальные неуклюже взлетели. На Оделла вдруг напал страх, что это Люсинда. Он подошел к клетке, разломал ее прикладом ружья и вытащил оттуда женщину. Он положил ее на землю и дал ей воды. Он не знал, что ему предпринять, но прежде чем он смог что-либо решить, женщину вырвало кровью и она умерла. Он внимательно осмотрел ее — ноги, ключицы и волосы, — но она никак не могла быть Люсиндой. У нее был другой оттенок кожи и ступни корявые.

Закончив рассказ, Оделл выпил, а потом сидел, вытирая глаза рукавом рубашки.

— Этот мир в лихорадке, — сказал Инман, не найдя лучшего комментария.

Когда наступило утро, серое и туманное, Инман покинул гостиницу и быстро пошел по дороге. Визи вскоре нагнал его. У него под глазом краснел тонкий бритвенный порез, который все еще кровоточил, и священник постоянно вытирал кровь рукавом сюртука.

— Бурная ночь? — спросил Инман.

— Она не собиралась всерьез причинить мне вред. Этот порез я получил, потому что слишком уж торговался из-за цены. Я очень боялся, что она полоснет бритвой по моему члену, но, к счастью, Бог миловал.

— Что ж, надеюсь, ночь того стоила.

— Вполне. Притягательность прелестей испорченной и развращенной женщины общеизвестна, а я, признаться, человек чрезмерно очарованный особенностями женской анатомии. Ночью, когда она стащила с себя рубашку, я был сражен на месте. Совершенно ошеломлен. Это было зрелище, которое надо было бы записать, чтобы вспоминать в старости, зрелище, которое поможет взбодриться, когда впадешь в уныние.