Кролик успокоился - Джон Апдайк Страница 46

— Джуди! — Сейчас, когда он зовет ее в третий раз, он еще не успел перевести дух, и в глотке что-то клокочет и булькает; он поднимает голову прямо навстречу солнцу, и от стекающей со лба воды в глазах стоят радужные круги. В эти несколько секунд лодку слегка разворачивает, и ее положение относительно солнца и контур на воде тоже немного меняются.

Парус! Ее, наверно, накрыло парусом. В воде он кажется таким большим — длинное нейлоновое полотнище с диагональными швами, с пристроченными цифрами номера и силуэтом рыбки-«солнцелова». Он должен, должен. Внутри у него все горит от разъедающей острой вины, что скопилась со дня творенья; он снова заставляет себя погрузиться в подобие грязно-зеленого клейстера, где драгоценной россыпью сверкают пузырьки выдыхаемого им воздуха. Отбиваясь от липнущего к спине полотнища, он пытается пробуравить в воде лаз, туннель, и двинуться по нему вперед. Там, в этом туннеле, он натыкается на змею, на безвольную увертливую руку, которая, вздрогнув от его прикосновения, в ужасе начинает душить, топить его. Она хватает его за ухо, голова его дергается кверху и утыкается в парус — сквозь тонкий экран в глаза ему бьет яркий свет, и он улавливает специфический запах мокрого нейлона; единственное, чего по-прежнему нет, это глотка воздуха. Тело его судорожно рвется вон из этой могилы, зажмурив глаза, он отчаянно барахтается и наконец край паруса сползает с его лица — и это значит он вытянул Джуди на свет божий!

Ее медно-рыжие мокрые волосы лоснятся в дюйме от его глаз; ее лица он толком не видит — какие-то сплошные размывы и сгустки, но она жива, и даже очень! По инерции она еще продолжает биться, пытаясь вскарабкаться по нему вверх, обхватывая его голову обеими руками. Тело ее под скользкой пленкой купальника на удивление горячо. Темная вода шлепками залепляет ему глаза и рот, будто об его лицо разбивается, разлетаясь на куски, какой-то гнусный паук, что без конца встревает между ним и солнцем. Выпростав свою длинную белую руку, он дотягивается до алюминиевой мачты, хватается за нее; от этой дополнительной тяжести она круче уходит в воду, но все-таки парус и полый корпус лодки не дают ей потонуть окончательно. Гарри делает вдох-выдох и двумя резкими рывками подтягивает их обоих повыше, туда, где мачта нависает над водой. Безмерная радость, что Джуди жива, переполняет его сердце — и стискивает его ритмично, до боли, как рука, сжимающая мячик, когда упражняешься, чтобы укрепить кисть. Пространство внутри его спрессовалось до предела — каждый вдох, словно тонкий клинышек, который ему, бессильно повисшему на мачте, приходится пропихивать в себя, пробивая плотный, болезненно сопротивляющийся затор. Джуди все еще цепляется за его шею и кашляет, выкашливает воду и страх. Бойкое дрыганье ее маленького тела отдается сверлящей болью в его перетруженной груди, где все время мучительно бьется что-то живое. Здесь, посреди бескрайнего моря, его грудь сама словно колба с морской водой, в которую запустили обезумевшего от страха моллюска.

С момента их падения в воду прошла, наверно, минута. Еще через минуту дыхание у нее настолько выравнивается, что она даже пробует улыбнуться. Белки глаз у нее красны от слез, вызванных натужным кашлем. Ее маленькое вытянутое личико все искрится, будто присыпанное блестками; потом лодку начинает медленно разворачивать и головы их попадают в узкую полосу холодной тени от корпуса. Бледная, полузадохшаяся, перепуганная до смерти, она сейчас больше напоминает ему Нельсона, чем Пру: та же тонкая кость, та же мертвенная бледность, синяки под глазами, как после бессонной ночи.

Хотя где-то под водой его цепко держит боль, говорить он все-таки может.

— Эй, — приветствует он ее. — Уф! Что... что случилось?

— Сама не знаю, дедушка, — вежливенько отвечает Джуди. Этих нескольких слов оказывается достаточно, чтобы подкатил очередной приступ кашля. — Я всплыла, а там над головой эта штука, и я хотела отплыть, а мне никак, застряла и не выбраться.

Он понимает, что у ее страха есть свои пределы; даже сейчас, посреди волн, ей мнится, будто все сводится только к временным неприятным ощущениям. В ней еще сидит присущая детям вера в бессмертие, и он, Гарри, должен эту веру всячески оберегать и поддерживать.

— Ладно, главное — все обошлось. Мы с тобой целы и невредимы. — Вдобавок к боли, которая все не отступает и ползет вверх по руке, вцепившейся в мачту, он не может как следует вдохнуть, словно какая-то преграда не пускает воздух дальше определенной черты, а ниже поднимает голову тошнотворная муть, что-то наподобие морской болезни, и все это обложено ужасной слабостью: хочется только одного — немедленно лечь и отдохнуть. — Ветер нас подвел, — объясняет он Джуди, — взял и переменился. Да и лодки эти хороши, чуть что сразу кувыркаются.

Мало-помалу до нее начинает доходить вся неестественность их положения, ведь до берега сотни ярдов, а до дна сотни футов. Ее глаза в обрамлении игольчатых ресничек расширяются и аккуратно очерченные тонкие губы начинают кривиться и расплываться. В голосе появляется предательская дрожь.

— Как же нам перевернуть ее обратно?

— Очень просто, — уверяет он ее. — Сейчас покажу тебе один фокус. — Кабы знать, что память его не подводит. Синди в свое время справилась с ситуацией молниеносно, поднырнув под лодку в кристальных карибских водах. Ага, конец, она, наверно, тянула за конец. — Будь тут рядом, только не цепляйся больше за меня, детка, ладно? Жилет будет тебя держать.

— В прошлый-то раз не удержал!

— Жилет не виноват. Просто тебя накрыло парусом.

Здесь на просторах залива голоса их звучат как бы с уменьшенной громкостью и не зависают в воздухе — совсем иначе чем когда говоришь в комнате. Все его дыхание уходит на то, чтобы удерживать в воде вертикальное положение. Главное не отключиться. Нельзя дать яркому солнечному дню сомкнуть раскрытые у него над головой ставни. И еще он думает, что если ему суждено выбраться живым, он ляжет на твердую, сухую, травой поросшую землю: зеленые стебли, между ними плешинки светлой, истоптанной земли, как на старой спортивной площадке в Маунт-Джадже — он видит это сейчас как наяву, — ляжет и будет лежать не двигаясь целую вечность. Тихо-тихо он соскальзывает с мачты и осторожно, стараясь не тревожить того, кто не хочет успокоиться у него в груди, перемещается к двум бесхозным колышущимся на воде концам и с усилием, от которого, по закону противодействия, голова его уходит под воду, перебрасывает их на другую сторону лодки. Волнение на море довольно ощутимое, и Джуди снова вцепляется ему в плечо, хоть он и просил ее не виснуть на нем. Он терпеливо разъясняет ей дальнейшие действия:

— Так. Теперь мы с тобой тихо-тихо по-собачьи тоже переплывем на ту сторону.

— А может, этот дяденька, которому мама понравилась, приедет за нами на катере?

— Может. Но мы же с тобой не хотим позориться перед Роем — он же увидит, как нас спасают.

Но встревоженной Джуди не до смеха и даже не до того, чтобы как-нибудь откликнуться. Они кое-как огибают корму, плывут мимо румпеля — гнусной деревяшки, которая саданула ему по лицу. Крачка покинула небо, но клочья водорослей, разметанные по поверхности, точно бумажное мочало или космы клоунского парика, говорят, по всей видимости, о том, что они тут не единственные живые существа. Опрокинутый на бок, беспомощно качающийся на воде белый корпус в осклизлых подтеках тины кажется ему трупом, в который он не в силах вдохнуть новую жизнь.