Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия - Лев Прозоров Страница 46

Многие засмеялись, а поднятая посмотрела на парня и улыбнулась ему синими губами.

— Ну что ж, — усмехнулся и воевода. Поглядел на звезды, исчезающие в громаде наползавшей тучи. — Дажьбог Сварожич нам нынче не в помеху. С Хозяином, браты…

И вынул мечи из ножен.

Щита он давно не носил, а шлем и кольчугу отдал кому-то из сторонников. Живому нужнее…

— Скоро рассвет, — объезжавший войско Непобедимый сплюнул на снег. — Зря я испугался слов мангуса. Днём они не посмеют выйти из леса — все видели, что делает с ними солнце…

— Солнце, Непобедимый? — Найма с тревожным недоумением взглянул на отца. — Какое солнце?

Непобедимый вскинул глаз кверху. От окоема до окоема лежала сыплющая снежинки серая пелена. Ни просвета…

И словно дожидавшись этого его движения, этого взгляда, предрассветье взревело тысячей глоток. Запоздало закричали, поднимая тревогу, сигнальные барабаны — и только один, стоявший ближе всех к лесу, кричал о помощи, но смолк вскоре.

Тысяча Хордабега полегла почти сразу, не успев толком очнуться от тяжелой мути бессонной ночи. Впереди шли почти сплошной стеной мертвецы, а впереди них, на конях, не прячась от стрел, — полуголые воины с крыльями-плащами за спиною и чёрными знаками хастэмдэг на груди. Рядом с ними неслись волки, вгрызающиеся в конские ноги и глотки, выхватывающие из седел низкорослых степных лошадок их всадников, за стеной мертвецов шли лесные пешцы, выпуская облака стрел.

— Их всего полторы тысячи, — прошептал Непобедимый и крикнул: — Их всего полторы тысячи! Тысячникам Теле-Буге, Дзонхабу, Кутлугу — атаку! Урагшаа!

Буйволами зарявкали сигнальные барабаны. Чёрные нукеры размахивали белыми и чёрными полотнищами на шестах, передавая слово Непобедимого тысячникам. Хотя как раз от них толку было маловато: поднималась пурга.

«Пурга — наш голос»…

— Урагшаа! Урагшаа [216]! Кху-кху-кхуууу! — выли и ревели человеческие волны, накатываясь на сомкнувшийся в твёрдый четырехугольник отряд лесных колдунов, их мёртвых слуг и живых союзников. Накатываясь — и разбиваясь…

— Тысячникам Сэчену, Бакруху, Эзен-Бури — атаку! Урагшаа!

Полк шёл. Шёл, карабкаясь по грудам вражеских тел. Шёл сквозь вой пурги и вой чужеземных конников. Вороны падали в лицо чужакам, метя клювами и когтями под опушку шапок и шлемов, в глазницы боевых личин. Волки рвали коней. Всадники падали в холодные гостеприимные объятия поднятых, на копья сторонников, под мечи навьих.

— Деррржать строй! — громче пурги, громче орды раздавался рык Коловрата. — Белгород [217]! — сносил он мечом голову в чалме поверх шишака.

— Пронск! — разваливал надвое боевую личину, плеснувшую вишневым из-под клинка.

— Нерск! — валилось с коня обезглавленное тело в чапане.

— Ижеславль! — отлетала прочь сжимавшая кривой клинок рука.

— Воинь! Ольгов! Исады! — И обрушивая с обеих рук два страшных удара: — Ррррезаань!

— Резаань! — взревело несколько голосов разом.

— Володимер! — звенела тетива.

— Углич! — находила дорогу в дыре-глазнице на кольчужной сетке стрела.

— Клещин! — свистела сулица.

— Ростов! — сносил с седла умудрившегося разминуться с мечами навьих и прорвать стену поднятых всадника тяжелый ослоп.

И даже поднятые шевелили синими губами, вгрызаясь в плоть чужаков, шевелили, пытаясь выговорить название убитых сел, сожженных весок, растоптанных деревенек…

— Непобедимый! — гонец почти свалился с коня. — Тысячник Эзен-Бури мертв! Сотник Алчедар принял бунчук! Просим о помощи!

О помощи?! Он бросил на лесных мангусов полтумена!

— Помощи не будет! Стоять крепко!

— Внимание и повиновение!

Если бы не пурга… если бы не пурга, можно было бы покончить дело луками… Но тут толком не отойдешь на расстояние хорошего выстрела, слишком тесно.

— Внимание и повиновение! — заорали сзади. А слуги в синих чапанах уже раскатывали ковер рядом с чёрной юртой и уже укладывали на нем возвышение из ковров и подушек.

— Что здесь происходит? — по плечам в синих чапанах светло-зелёные сапоги прошли на вершину этого возвышения. Сейчас, поверх жемчужно-белого чапана, расшитого серебром, на Повелителе была шуба и шапка из седых зимних песцов…

Полк шел сквозь пургу, но Коловрат не видел пурги. Он видел красный туман, туман из пряных и хмельных вишневых капель, взвесью окутывавший его войско. Туман вливался в него. Туман переполнял силой, делал движения неимоверно быстрыми и точными. Стрелы в красном тумане летели неторопливо — как жуки, которых в травне-месяце [218]сбивают метлами дети. Чужаки двигались в нем, будто в вязком киселе. И каждый всплеск из-под клинков его мечей делал гуще туман, сильнее — его, беспомощнее — врагов.

Только в нем самом человеческого оставалось всё меньше.

Впрочем, он уже не думал об этом…

— …Непобедимый решил верно, — наклонил голову в серебристом песце фарфоровый истукан. — Мы не можем бросить на них больше воинов.

— Как это не можем, наш брат и Повелитель?! — по визгливому голосу сиятельного Хархасуна мудрено было не узнать даже среди самой тёмной ночи. — Как это не можем?! Посмотри же — они идут сюда! Они… они прошли больше половины пути! Я требую, чтобы на них отправили еще тысячу, нет, две, три тысячи!

— У кого это требует наш брат?! — Голос Джихангира напоминал шипение огромной змеи. — Волею Вечного Синего Неба и его наместника на земле, нашего брата, Божественного Эзен-Хана Угэдэ, Джихангир похода — мы! Мы, и только мы решаем, куда и сколько цэрегов тратить! Может, наш брат интересовался, сколько воинов осталось у нас после взятия урусутских городов?! Может, сиятельный брат наш знает, что в кошуне нет ни одной полной тысячи?! С кем наш брат думает добираться до дома? Может, он полагает, что это — последние оставшиеся в живых урусуты?! Или что остальные постелют под ноги нашему брату самаркандский ковер и проводят его до степи с песнями и плясками красивых мальчиков?! А может быть, наш сиятельный брат думал над тем, сколько дней он проживёт в Каракоруме, вернувшись туда без войска?!

Сиятельный Хархасун даже попятился, прикрывая рукавом халата лицо от горевших яростью прорезей в фарфорово-белой личине.

— Дозволь, Повелитель мой! — тысячник Хостоврул упал на колени у края ковра, упер в персидские узоры сжатые кулаки, склонил островерхий шлем. — Дозволь моей тысяче ударить на урусутских колдунов!