Девственницы-самоубийцы - Джеффри Евгенидис Страница 46

Давай долетим до радуги вместе.

Полная тишина в трубке. (Без всякого предупреждения сестры заключили нас в объятия, жарким шепотом признались нам в любви и стремглав выбежали из комнаты.) Несколько минут мы не шевелились, только прислушивались к телефонной линии. Потом раздались гневные гудки, и записанный на автоответчик голос потребовал, чтобы мы немедленно повесили трубку.

В самых смелых своих мечтах мы даже не подозревали, что сестры Лисбон могут отвечать нам взаимностью. Это внезапное откровение лишило нас последних сил, и мы улеглись прямо на ковер Ларсонов, пропахший кошачьим дезодорантом и, если принюхаться, кошачьей мочой. Все долго молчали. Мало-помалу разрозненные факты стали выстраиваться в цепочки, и мы, прозрев, увидели все в новом свете. Разве сестры не позвали нас в прошлом году на свою вечеринку? Разве они не помнили наших имен и адресов? Разве не выглядывали они из проделанных в грязных стеклах кружков, чтобы увидеть нас? Мы совсем забылись и, держась за руки, улыбались с зажмуренными глазами. Гарфанкел вытягивал в динамиках свои самые высокие ноты, но мы и не вспомнили о Сесилии. [43]Мы думали только о Мэри, Бонни, Люкс и Терезе, заблудившихся в этой жизни, лишенных возможности говорить с нами и только теперь робко подавших о себе весть. Мы перебрали в памяти последние месяцы школьной жизни, вдруг увидев то, на что раньше не обращали внимание. Однажды Люкс забыла дома учебник по математике, и им с Томом Фахимом пришлось пользоваться одним на двоих. На полях книги она написала: «Хотелось бы мне выбраться отсюда». Насколько глубоко было это желание? Поразмыслив, мы решили, что сестры все это время пытались заговорить с нами, попросить нас о помощи, но мы были слишком увлечены, чтобы их услышать. Мы так сосредоточенно за ними наблюдали, что умудрились не пропустить ничего, кроме ответного взгляда, пристально изучавшего нас самих. К кому еще они могли бы обратиться за поддержкой? Уж точно не к своим родителям. И едва ли к соседям. За стенами собственного дома они были узницами, снаружи — отверженными. И посему прятались от мира, ожидая, чтобы кто-нибудь — мы! — явился на помощь.

Но в последующие дни все наши попытки дозвониться до Лисбонов не увенчались успехом. Безнадежные, отчаянно длинные гудки буравили нам уши. Мы воображали себе, как под грудой подушек без конца трезвонит аппарат, в то время как девушки не находят себе места, напрасно ожидая звонка. Так и не добившись толку, мы купили сборник лучших записей группы «Брэд» и без конца ставили песню «С тобою вместе». Какое-то время нас не оставляла мысль о том, чтобы прорыть ход из подвала Ларсонов прямиком через улицу. Землю можно было бы выносить в отворотах штанин и высыпать во время прогулок, как в фильме «Великий побег». Напряжение к тому моменту настолько овладело нами, что мы далеко не сразу вспомнили о водостоке на случай грозы. Вспомнив, мы обследовали трубы, но они были затоплены: в том году вода в озере поднялась особенно высоко. Это тоже отпадало. У мистера Бьюэлла была раздвижная лестница, которую мы с легкостью могли бы приставить к окнам сестер. «Настоящая история с побегом и тайной женитьбой», — восхитился Оджи Кент, и после этих слов перед нашими беспокойными глазами так и встала картина: краснолицый мировой судья из какого-нибудь захолустного городка, спальный вагон в поезде, бегущем в ночи по голубым пшеничным полям… Чего мы только не навоображали себе, дожидаясь хоть какого-нибудь знака.

Разумеется, ничто из этого — ни пластинки, ни таинственные вспышки света, ни картинки с Девой Марией — не попало в газеты. Мы считали, что все, связанное с сестрами Лисбон, принадлежит только нам, и хранили свою тайну даже тогда, когда это потеряло всякий смысл. Мисс Перл (позднее опубликовавшая книжку, в которой имелась целая глава, посвященная семье Лисбон) описывала, с какой неотвратимостью таяли душевные силы сестер, подталкивая их к краю пропасти. С особой патетикой останавливается она на их последних попытках примириться с жизнью — Бонни поддерживает огонь в святилище Сесилии, Мэри носит свитера ярких цветов, — но каждый кирпичик, с помощью которого сестры воздвигали свое убежище, по мнению мисс Перл, с изнаночной стороны был покрыт червоточинами и плесенью. Свечи, словно волшебное зеркало, стали границей между мирами: они звали Сесилию вернуться назад, но и призывали других сестер присоединиться к ней. Яркие свитера Мэри лишь подчеркивали ее отчаянное стремление быть красивой, столь свойственное девушкам в ее возрасте, тогда как бесформенные платья Терезы свидетельствовали о «заниженности ее самооценки».

Нам лучше знать. Спустя три ночи после обмена песнями мы увидели, как Бонни внесла в свою спальню черный чемодан. Водрузив его на кровать, она открыла крышку и принялась заполнять одеждой и книгами. Вошла Мэри и бросила в отверстый зев чемодана свое зеркало. Они заспорили о чем-то, и в припадке гнева Бонни вышвырнула кое-что из одежды, чтобы Мэри смогла уложить и свои пожитки — кассетный плеер, электрический фен и странный предмет, о назначении которого мы догадались лишь позже: дверной упор, отлитый из чугуна. Мы не знали, что у них на уме, но сразу отметили перемену в их поведении. Как будто они к чему-то готовились. Бесцельные блуждания по комнатам были позади. Первым их действия истолковал Пол Балдино: «Похоже, они решились на побег, — сказал он, опуская бинокль. Вывод прозвучал с уверенностью человека, который не раз становился свидетелем тому, как родственники исчезают то на Сицилии, то в Южной Америке, и мы сразу же ему поверили. — Ставлю десять долларов против пяти, к концу недели их и след простынет».

Пол оказался прав, хоть и не в том смысле, в каком он это говорил. Последняя записка на обороте глянцевой картинки с портретом Богородицы появилась в почтовом ящике Чейза Бьюэлла 14 июня. Там было только: «Завтра. В полночь. Ждите сигнала».

* * *

Мошкары развелось уже столько, что разглядеть что-нибудь в окно было почти невозможно. Следующим вечером мы собрались на пустой стоянке у дома Джо Ларсона. Солнце успело зайти за горизонт, но небо еще пересекала яркая оранжевая полоса, будто оставленная химическим красителем, но казавшаяся прекрасней, чем все, что способна произвести на свет сама природа. Дом Лисбонов, выжидающе застывший напротив, был погружен во мрак, не считая красноватых отблесков в святилище Сесилии, почти скрытом от постороннего глаза. Снизу нам не был виден верхний этаж целиком, и мы уже хотели забраться на крышу к Ларсонам, когда нас остановил хозяин дома: «Я только что закончил смолить ее», — сказал мистер Ларсон. Мы вернулись на стоянку, а затем вышли на улицу и, присев у обочины, приложили ладони к асфальту, еще хранившему дневное тепло. От дома Лисбонов донесся было кисловатый запах, но тут же истончился настолько, что мы сочли его игрой воображения.

Джо Хилл Конли решил, как бывало, забраться на дерево, тогда как остальные посчитали, что уже вышли из этого возраста. Мы стояли, глядя, как он карабкается на молодой клен. Очень высоко Джо взобраться не мог: тонкие ветки не выдержали бы его вес. Так или иначе, Чейз Бьюэлл крикнул вверх: «Видно что-нибудь?», и Джо Хилл Конли сначала сощурился, а потом еще и оттянул уголки глаз руками (он полагал, что это надежнее, чем просто щуриться), но в итоге молча покачал головой. Впрочем, это подсказало нам идею, и мы перешли к своему старому штабу, устроенному на одном из деревьев. Сквозь листву мы пытались определить, в каком он теперь состоянии. Несколько лет тому назад во время сильной грозы часть крыши унесло ветром, и куда-то пропала наша гордость — дверная ручка; в остальном же строение по-прежнему выглядело обитаемым.