Сильнодействующее средство - Эрик Сигал Страница 46

Аня не очень четко объяснила, как к ней доехать, и Адаму пришлось немного поплутать. Ее дом находился за Уотертаун-сквер. Когда в конце концов Адам отыскал нужный адрес, то впервые согласился с оценкой профессора Авилова: это действительно была «дыра», если считать критерием облупившуюся краску на дощатом крыльце.

Ему вдруг пришло в голову, что коварный русский давно задумал оставить жену и намеренно не добивался переезда в более пристойное жилище, чтобы не жалко было оставить его Ане.

Дмитрий весьма ловко обзавелся новым жильем, причем задолго до ухода от жены. И теперь благополучно здравствовал в комфортабельной квартире в парке Ривер-Чарльз вдвоем с матерью своего будущего ребенка.

Адам поднялся на крыльцо и позвонил. Аня нажала кнопку домофона, и он очутился в холодном и тесном парадном.

Когда Аня открыла дверь, Адам опешил — она была в куртке.

— Ты куда-то собралась? Ведь поздно уже!

— Вовсе нет, — ответила она. — Я весь вечер дома. Сам сейчас почувствуешь, тут холоднее, чем на улице. Так что пальто лучше не снимай.

Квартира оказалась более чем скромной. Единственным источником тепла служил электрический рефлектор. И сама Аня. Роль мебели выполняло какое-то старье. Единственным новым предметом интерьера оказалась книжная полка из металла — подозрительно пустая.

— Что, все книги принадлежали ему? — удивился Адам.

— Да, — привычным тоном вздохнула она. — Мы же ехали в Лондон на конгресс генетиков. Дмитрий решил, что, если взять с собой слишком много книг по гинекологии, власти могут что-то заподозрить и не выпустить нас.

Адам опустился в кресло под аккомпанемент скрипа старых пружин. При этом звуке, напоминающем расстроенное банджо, оба рассмеялись.

— Ну что ж, — заметил Адам, — должен признать, твое жилище имеет даже более жалкий вид, чем ты описывала. Тебя это не вгоняет в депрессию?

— Ну, оно не намного хуже, чем советские общежития студентов-медиков. Но чему я обязана столь неожиданным визитом?

— Просто захотелось посмотреть тебе в глаза. Только так я могу определить, действительно ли ты счастлива.

— Я правда очень счастлива, — улыбнулась Аня. И без слов было ясно, что главная причина ее радости заключена в Адаме.

Они немного поболтали о работе. Потом Адам решил воспользоваться случаем и побольше узнать о своей русской подружке.

— Понимаю, вопрос глупый, — начал он, — но как такую симпатичную девушку угораздило связаться со столь гнусным типом вроде Авилова?

— Хочешь знать все кровавые подробности?

— Обожаю кровавые подробности. Чем кровавее, тем лучше.

— Тогда нам лучше открыть бутылочку винца. А то и две. История долгая.

Адам наполнил бокалы, а Аня начала рассказывать:

— Все началось в Сибири…

— Ты с ним там познакомилась?

— Вижу, ты хочешь узнать все до последней мелочи, — весело ответила Аня. — Что ж, тогда начну с начала. В Сибири я родилась. Мой отец был врачом, удостоившимся сомнительной чести быть в последнем эшелоне своих коллег, милостью товарища Сталина отправленных в край тайги и лагерей.

— А за что?

— Его вина состояла в том, что он был еврей. Сталин до конца дней не избавился от навязчивой идеи, что клика врачей-евреев задумала его отравить. Вот он их и сажал всех без разбору.

Моему отцу еще повезло, он был фронтовик, с боевыми наградами, иначе ссылкой ему бы не обойтись. Нас отправили в один из самых знаменитых сталинских лагерей. Назывался «Вторая Речка». Слышал что-нибудь?

— Если честно, то нет. Звучит как название какого-нибудь фильма.

— На самом деле это было типично русское изобретение. Наполовину тюрьма, наполовину научное учреждение, гибрид Алькатраца и Принстона. На русском жаргоне ее обитатели именовались зэками. Это были главным образом ученые и инженеры, которых опасно было держать на свободе, а убить — жалко, уж больно ценные специалисты. Особенно те, кто мог вести военные проекты. В одних корпусах там были камеры, а в соседних — самые современные лаборатории, какие можно себе вообразить.

Одно время нашим соседом был Сергей Королев, который потом, словно по мановению волшебной палочки, превратился из заключенного в генерального конструктора советских космических аппаратов.

Моему отцу выпало служить тюремным доктором, и у нас даже была своя маленькая квартирка.

— С кем же ты играла в детстве?

— Поначалу — сама с собой. Но когда начала говорить, ходила в лабораторию, где зэки сделали из меня своего рода «дочь полка».

После реабилитации одного из таких «приемных родителей» он добился для меня разрешения ходить в школу за пределами лагеря. В конце концов, бежать в Сибири мне было некуда. А кроме того, начальную школу номер шесть лишь с натяжкой можно назвать свободным заведением. Для меня это была просто разновидность тюрьмы.

Поскольку фамилия у нас была еврейская — Литман, — то все мои одноклассники, в большинстве — дети приморских судостроителей, знали, что я «жидовка».

Сейчас это кажется смешным, но я тогда толком не понимала, что значит быть евреем. Я спрашивала у папы, а он отвечал: «Это значит синяки в школе, издевательства в армии и бесплатный билет в Сибирь».

— И ты это все на себе испытала? — сочувственно произнес Адам, удивляясь, как ей удается смотреть на такую мрачную историю сквозь призму доброго юмора.

— Нет, — ответила Аня, помрачнев. — Для меня это вылилось в нескончаемую игру в «квоты». Например, я точно знала, что экзамены в класс с углубленным изучением естественных наук сдала очень хорошо, но не оказалась в списке «кандидатов на зачисление». Потом отец получил письмо от директора школы, который сообщал радостную новость: родителей одной из школьниц-евреек возвращают из ссылки. И для моей скромной персоны освободилось место в спецклассе.