Лесной замок - Норман Мейлер Страница 46

— Именно так, — подхватил Старик. — Не сомневаюсь, что именно так оно и было бы. Потому что, дорогой мой господин, то, что вы могли бы при подобном повороте событий открыть, уже на самом деле открыто, причем таким светилом, как доктор Ликом-ский, и произошло это в 1864 году, то есть тридцать один год назад, когда вы были еще совсем молодым человеком. В этом контексте имеет смысл упомянуть и господина доктора Терца, которому удалось придать окончательный блеск тому, что, как вы выражаетесь, могло бы стать вашим открытием. Да! Доктор Терц провел серию научных опытов, призванных определить химический состав пчелиного яда, равно как и выявить его до той поры не использовавшийся потенциал в деле лечения именно тех болезней, которые вы сейчас перечислили. Ревматизм и подагру уже сейчас можно было бы признать списанными в архив, не поджидай нас на пути полного исцеления множество труднопреодолимых препятствий. Мы всё еще недостаточно точно представляем себе, в какие именно точки должна ужалить больного пчела. Говорят, что китайцы… — он ласково поглядел на мальчика, стремясь подлить новую каплю меда в бальзам уже наметившегося взаимопонимания, — китайцы, живущие на другом конце земли… Ты слышал об этом?

Ади торжественно кивнул. Он слышал о китайцах, слышал о них в единственной на всю школу классной комнате, когда на уроке географии фройляйн Вернер рассказывала о местонахождении Китая и Индии на великом азиатском континенте.

— Ну так вот, в этом страшно далеком и разве что не легендарном краю, достопочтенный главный инспектор Министерства финансов господин Гитлер, кое-кто из китайцев вроде бы умеет лечить подагру иглоукалыванием, что, на мой взгляд, является превосходным лечением, потому что наименее привлекательной стороной моих драгоценных пчел следует признать их готовность ужалить каждого, кто к ним приблизится; да, мы любим их за то, что они приносят нам мед, но вовсе не за присущую им агрессивность, пусть таковая и носит вынужденно-превентивный характер.

Алоис почувствовал, что ему хочется сменить тему разговора. Да и выпитый чай при всей изысканности самой церемонии, как это ни удивительно, щекотал ноздри запахом мочи. Что и говорить, Алоис предпочел бы выпить хорошего пива да и перехватить инициативу тоже, благо у него оставались еще кое-какие домашние заготовки, но, судя по всему, разглагольствовать право здесь имел только Старик. И пользовался этим правом на всю катушку!

— К сожалению, — сказал Старик, — я пока не могу называть вас моим добрым другом, потому что я вас не знаю. Хотя, разумеется, в самом лестном смысле о вас наслышан. Мне успели поведать о том, каких высот вы сумели достигнуть на служебном поприще.

Твой отец, — обратился он было к Ади, — человек повсеместно уважаемый, но… — И он вновь переключил внимание на Алоиса: — Я все же решусь на то, чтобы называть вас моим другом, потому что чувствую себя обязанным дать вам совет, вернее, дорогой мой господин, целый ряд советов, ибо вам необходимо узнать о пчелах и о правилах пчеловодства еще очень и очень многое. — Он шумно вздохнул, недвусмысленно выражая огорчение и даже разочарование. — Позвольте уточнить, что мне ни в коем случае не хочется ущемить вашу гордость. — Он взял паузу. Раз уж речь зашла о гордости собеседника, пусть как следует прочувствует собственное унижение.

— Я понимаю, господин доктор, говорите со мной, пожалуйста, без церемоний, — успел вставить Алоис. Голос его звучал спокойно (в той степени, на какую ему хватало сил), но ноздри трепетали и разве что не раздувались. Он не мог понять, что вызвало у Старика такое огорчение и что за совет (целый ряд советов) тот для него припас. И к чему прозвучало упоминание об ущемленной гордости?

— С вашего милостивого соизволения я вынужден предостеречь вас против благородного и бескорыстного намерения броситься очертя голову в непроходимые джунгли пчеловодства. Для этого, знаете ли, необходимо подлинное призвание. — Он вновь кивнул. И опять обратился к Ади, как будто все трое сидящих сейчас за столом и впрямь были равноправными участниками трудного разговора. — Ты, малыш, — сказал он, — глазки у тебя умненькие. Ты достаточно умен для того, чтобы понять, что это за штука такая — призвание?

— Нет, — ответил Ади. — Хотя, скорее, да. Почти.

— Умница! Ты знаешь, что это такое, а вот само слово тебе еще не знакомо. Это первый признак по-настоящему сообразительного человека, не правда ли?

Голос Старика отозвался дрожью в животе у Ади.

— Призвание, — продолжил Старик, — это когда ты занимаешься чем-нибудь вовсе не по чужому приказу. Да и нет никакого приказа. Призвание — это штука, не оставляющая тебе выбора. Ты готов пожертвовать всем, что у тебя есть, лишь бы добиться того, что кажется тебе по-настоящему важным. Призвание само говорит тебе: поступай так, и только так.

— Не хотелось бы мне оспаривать ваши высокие слова, — вмешался Алоис, — и я ни в коем случае не намереваюсь устроить диспут, но все же кое-кто из нас, на мой взгляд, вполне способен обзавестись ульем, не возлагая на себя монашеского или в какой-то мере сходного с монашеским обета. Что касается меня, я не планирую ничего большего, нежели скромное капиталовложение из денег, отложенных на старость лет обычным отставником.

— Дорогой мой господин, такое невозможно. И вы сами, несомненно, сумеете убедиться в этом. Вы сильный человек, и поэтому я говорю с вами начистоту. Полное блаженство или разрыв сердца — вот альтернативы, и ничего в промежутке. — Старик кивнул с превеликой важностью, наработанной за долгие десятилетия, на протяжении которых он выдавал себя за крупного ученого. — Господин Гитлер, я запрещаю вам даже задумываться над таким проектом, пока вы в полной мере не осознаете всех подразумеваемых здесь рисков, пока не уясните себе, сколько хворей, опасностей и смертельных врагов угрожают нашим нежным медоносным любимицам. В конце концов, не зря же мед является в естественном мире точным эквивалентом золота. Множество созданий природы, больших и малых, ревнует к истинно райской жизни этих миниатюрных существ, не только добывающих мед, но и постоянно пребывающих в его дурманно-золотом присутствии. Поэтому медоносных пчел ненавидят. Их преследуют, их уничтожают. Есть некая разновидность паука, представляющая собою Воплощенное Зло. Крабовый паук, Krabbenspinne — так его называют. Приглядев многообещающий цветок, крабовый паук прячется на самом дне благоухающей чашечки. И принимается ждать. Мне кажется, он чувствует себя в чашечке цветка как дома. Ему даже удается, перебирая лапками и трогая ими изнанку лепестков, интенсифицировать аромат цветка, так что проходит совсем немного времени и его собственный скверный запах уже не ощущается. И что случается дальше? Ничего! Крабовый паук продолжает ждать. И когда наша любимая трудовая пчела, наша чернорабочая самочка с недоразвитыми яичниками… Ведь, как нам известно, только пчелиная матка обладает этими, самыми таинственными, женскими органами в полноценном виде, ах! Эти недоразвитые самочки, обреченные на каторжный труд в течение всей и без того недолгой жизни… И вот представьте себе такую крошечную добытчицу. Запах, источаемый цветком, неудержимо манит ее. Она забирается на него, она хочет разжиться нектаром и пыльцой, и тут-то ей и приходит конец! И какой страшный конец! Ведь паук не убивает ее моментально, а только парализует собственным ядом, и она застывает на месте, неспособная на сопротивление, а паук принимается медленно, с садистической неторопливостью, пожирать ее, один за другим поглощая жизненно важные и невыразимо прекрасные элементы ее внутренней конструкции. После того как от бедняжки не остается ничего, кроме пустой оболочки, крабовый паук не без труда выпихивает эти жалкие останки из чашечки цветка, после чего преспокойно засыпает сытым сном победителя и убийцы, засыпает все в той же чашечке. Теперь она и впрямь становится его домом.