Последствия - Ридиан Брук Страница 46

– Четыреста?

– Четыреста за Persilschein. Двести за разрешение на проезд. Пятьсот за велосипед.

– Откуда ты все это знаешь, Эд? – удивился отец.

– От… своих друзей. Тех, что за лугом. Детей-Без-Матери.

– Им ты тоже “помогал”?

От стыда Эдмунд опустил голову и едва слышно прошептал “да”. За последние два месяца регулярных взносов он, должно быть, передал Ози десятки пачек.

– Я просто делал то, что делаешь ты.

Льюис загасил окурок в ониксовой пепельнице.

– Делиться – это хорошо. Но красть – нет. Даже если стараешься помочь людям, это не лучший способ. Ты должен был спросить у меня.

Эдмунд кивнул, придавленный печальной тяжестью отцовского разочарования, и скреб ноготь, пытаясь сдержаться, не дать воли чувствам. Чтобы не заплакать, он не смотрел на отца. Плакать нельзя.

– Как бы то ни было, хорошо, что ты не отдал их герру Кенигу. Он оказался не тем, кем мы его считали. Не директором школы. Он служил в нацистской полиции.

– Но он же не мог воевать. У него слабая грудь. Я сам слышал, как он хрипел. Все время, на всех уроках. И ему не нравился Гитлер. Он даже говорить о нем не хотел.

– Да.

– Но… Не понимаю. Ты уверен? Он не казался плохим человеком.

– Не всегда о книге можно судить по обложке, Эд. Иногда… плохое в человеке… спрятано глубоко внутри.

Что-то сжалось в груди. Какие бы мерзкие преступления ни совершил учитель, Эду стало грустно от мысли, что он больше никогда не увидит герра Кенига, что тому так и не удастся начать новую жизнь в Висконсине. Это даже хуже, чем быть обманутым.

– Что с ним будет?

Отец почесал тыльную сторону ладони.

– Скорее всего, отправят в тюрьму.

Кекс и стакан с молоком – две сиротки. Кениг никогда уже не выпьет и не съест их. Эдмунд нервно теребил обложку “Путешествий Гулливера”.

– Так ты Остроконечник или Тупоконечник? – спросил отец.

Эдмунд пожал плечами. Он понял, что отец имеет в виду войну в книжке, – там один народ разбивал вареные яйца с тупого конца, а другой с острого, – но не мог ответить в тон, шутливо. Не мог.

– Я подумал, мы могли бы попросить герра Люберта помочь тебе с уроками. По крайней мере, пока не найдем замену.

Эдмунд старательно прокручивал в памяти все свои встречи с Кенигом, припоминая каждый миг, пытаясь обнаружить упущенные им признаки, чтобы заново оценить учителя в свете страшного открытия.

– Он совсем не казался плохим.

– Я тоже считал его хорошим человеком. Поверил на слово. И ошибся. Но это не значит, что ты не должен верить людям. Порой, чтобы помочь людям, им приходится доверять. Даже если они предают это доверие.

– Прости, что взял сигареты.

Отец кивнул.

– Что ты будешь с ними делать? – спросил Эдмунд.

– Ну, я мог бы их выкурить.

Эдмунд не сводил глаз с сумки.

– А можно я… отдам их своим друзьям? Им нужнее, они обменивают их на еду.

– Они должны получать еду в лагере. Где живут твои друзья?

– Точно не знаю. То там, то сям.

– Сироты?

Эдмунд кивнул.

– А сколько их там? – Отец вроде бы и не сердился, просто расспрашивал.

– Шестеро или семеро.

Отец долго глядел на сумку. Покачал ногой, как делал, когда обдумывал что-то, потом подтолкнул сумку по полу к Эдмунду:

– Только смотри, чтобы не потратили их все сразу.

Рэйчел подписывала последнюю карточку, когда в столовую вошел Льюис. Красивым плавным почерком она написала имя – майор Бернэм, – закрыла карточку и положила на соседний стул.

– Ну, что скажешь?

– Красиво, – ответил Льюис. – Тебе так идет.

– Я имела в виду стол – но… спасибо. – Она поправила локоны. – Задала Ренате работы. Попросила сделать прическу Хайке. А потом еще и Фриде. Хотя Фриду пришлось уговаривать.

– Герр Люберт должен быть признателен.

– Да.

– Такие вещи помогают. Уверен, Фрида будет это помнить.

Наблюдая за тем, как Рената положила ладони на плечи девушки, как отвлекла ее мягкими словами и только потом расплела тугие косы и расчесала длинные, до пояса, волосы, Рэйчел расчувствовалась.

– Так, так. Что у нас тут?

– Вот. – Рэйчел отступила от стола.

Льюис окинул его взглядом. Стол был накрыт на восьмерых и сервирован как положено: серовато-зеленый веджвудский обеденный сервиз, любезно предоставленный Вооруженными силами Его Величества; серебряный канделябр, принадлежавший его матери (единственное имеющееся у них фамильное серебро); салфетки с изображением достопримечательностей Лондона и свинцовый хрусталь Люберта, безусловное украшение всего этого парада. Какие тосты произносились с этими бокалами? Какие полные надежд лица отражались в их гранях? Радовало то, что Рэйчел вернулась к своей былой практике разрисовывать именные карточки: женские – цветочным орнаментом, мужские – скрещенными мечами или ружьями.

– Выглядит великолепно. – Льюис постарался отогнать мысль о том, что всего в нескольких милях отсюда люди едва ли не умирают от голода. Кроме того, прием был отчасти его идеей, вызовом Рэйчел – и она его приняла. У нее появилось дело, она ожила, и Льюис, наблюдая за ней, испытывал прежнее приятное возбуждение.

– Сьюзен настаивает на том, чтобы сидеть рядом с тобой, поэтому, для симметрии, я сяду рядом с майором Бернэмом. Миссис Элиот посажу в середине, рядом с твоим капитаном Томпсоном, с другой стороны от майора. Как думаешь, они поладят?

– Еще как.

– Ты ведь не станешь с ним спорить? Сьюзен говорит, вы еще не встречались с глазу на глаз.

– Я буду паинькой.

– Можешь говорить о чем угодно – о крикете, о погоде, даже о политике. Только не о работе. Пожалуйста, Лью? Ради меня?

Было в ней что-то новое. После той метели она приняла на себя роль хозяйки дома. Прислуга слушалась ее беспрекословно – оно и к лучшему. Она ходила на утренний кофе с “Командой”, как называли себя женщины, познакомившиеся на “Эмпайр Халладейл”. И снова эти нежные словечки…

– Так? Нет, не так. – Рэйчел начала раскладывать карточки на тарелки, но на полпути остановилась. – Карточки должны быть на тарелках или на салфетках?

– Неважно. Никто и слова не скажет.

– Это как раз те вещи, которые полагается знать жене губернатора. Селия непременно что-нибудь брякнет. За что это она тут недавно критиковала меня? Ах да. Я сказала: “Прошу прощения?” А она: “что?”, а не “прошу прощения”. – Рэйчел передразнила зычное фырканье миссис Томпсон. – И еще что-то насчет подачи зелени на обед. Не зелень, говорит, а овощи, моя дорогая.