Женщина на заданную тему - Елена Минкина-Тайчер Страница 45

– Вы еще совсем ребенок, – заулыбалась Галина Васильевна, – ничего, жизнь лучший учитель.

Все три Аллочкины собеседницы дружно кивнули и почему-то пригорюнились.

– Но вы же не рассказали главного! – воскликнула Галина Васильевна. – Что было дальше? Он что-то говорил, объяснялся, приглашал на свидание?

– Ничего особенно, – покраснела Алла. – Пригласил в оперетту. И сказал, что будет ждать после работы. На служебной машине.

Все три слушательницы только руками всплеснули.

Тут надо рассказать еще об одной детали, не менее важной для нашей истории, чем описание столовой. Дело в том, что и завод, и строительно-монтажное управление размещались у самой станции в ближнем Подмосковье, так что единственным и, надо сказать, вполне удобным транспортом для всех сотрудников была пригородная электричка. (Теперь-то этот район давно находится в черте города, и даже не на самой окраине, но из-за плотных утренних пробок кажется еще более отдаленным и недоступным.) А в то время все, буквально все работники завода, в том числе и Галина Васильевна, ездили на завод утренней московской электричкой с Белорусского вокзала. И почти так же дружно после трудового дня коллектив отбывал к месту проживания, не считая нескольких заводских везунчиков (включая и секретаршу Соню), которые получили квартиру в недавно построенных у станции домах.

Надо ли говорить, что не менее половины работников нашего скромного, но достойного предприятия, наблюдали, как у проходной завода остановилась служебная машина стройуправления и сам главный инженер поспешно выскочил, чтобы распахнуть дверь автомобиля юной начальнице инструментального цеха. Правда, машина была не очень новая, видавшая виды «Победа», но разве это имело хоть какое-то значение!

Через пару дней весь завод знал, что за Аллой с Урала ухаживает Ковригин Владимир Борисович, молодой перспективный главный инженер. За обедом в столовой царило явное оживление: Галина Васильевна чувствовала себя настоящей именинницей, Раечка, восторженно ахая и не скрывая белой зависти, расспрашивала о подробностях последнего свиданияи и даже сдержанная Соня одобрительно улыбалась. Алла кивала, добросовестно отчитывалась о походе в оперетту, отвечала на дружные приветствия столика у окна.

Но по правде говоря, вечер получился совсем неудачным. Во-первых, она долго не могла придумать наряд – ни одно из ее двух выходных платьев не смотрелось без каблуков, но не хватало оказаться на полголовы выше своего кавалера, поэтому пришлось смириться и надеть старенькие полуботинки с грубыми шнурками. Во-вторых, хотя места у них были очень хорошие, в седьмом ряду партера, прямо перед Аллой уселся толстый длиннющий дядька, загородив лысиной полсцены. Будь Алла одна, она бы запросто перебралась в темноте на свободное кресло, но мыслимо ли прыгать вдвоем с главным инженером по чужим рядам?! В-третьих, Владимир пригласил ее в буфет, но почему-то выбрал не бутерброд с сыром и даже не слоеный язычок, который Аллочка любила со школы, а темное и жесткое как подметка миндальное пирожное. Пирожное стоило намного дороже язычка, но оказалось жутко невкусным, неужели он не знал заранее? Так и запомнилось из всей оперетты – Владимир упорно молчит, а она мучительно жует приторную клейкую массу, вежливо улыбаясь и пряча под стол ноги в безобразных полуботинках.

Домой возвращались на метро, обсуждали перспективы развития завода, у самого ее дома Владимир вдруг спросил грустно:

– Вам было совсем не интересно?

– Нет, нет, почему, – заторопилась Алла, – я очень люблю оперетту, такая веселая постановка, и поют хорошо, и танцуют.

– Поют? Допустим, да, поют. Трудно спорить. А хотите, пойдем в оперу? Станем слушать настоящую прекрасную оперу в прекрасном исполнении, в Большом театре, хотите? Прямо на этой неделе?

– На этой неделе? – переспросила Алла, лихорадочно подсчитывая в уме дни до получки.

«Можно купить на низком каблуке, но хотя бы лодочки. Нет, раньше следующего понедельника не успеть! И просить деньги у Раечки невозможно, ей без того обидно…»

«Нет, ничего не получится, – тихо вздохнул про себя Владимир, глядя на ее растерянное лицо. – Разве может молоденькой красивой девушке понравиться такой старый пень, да еще с болячками и комплексами? Пошлая дурацкая затея! И раньше не получалось, а уж теперь, на четвертом десятке…»

Надо сказать, Владимир считал себя страшно невезучим человеком, хотя на самом деле ему в жизни везло, причем довольно часто, но везение это было какого-то странного свойства. Сегодня модные во всем мире астрологи и прочие толкователи судеб назвали бы его «везением на последний момент», но, конечно, член коммунистической партии Владимир Борисович Ковригин даже слов таких никогда не слышал. Правда, если задуматься, это определение довольно точно отражало его биографию. С самого детства крупные и мелкие неудачи сыпались на круглую, коротко стриженую голову юного Ковригина, но в самый последний момент, благодаря случайному событию или стечению обстоятельств, Володя успешно выходил из тупиковой, казалось, ситуации, причем иногда даже оказывался в выигрыше.

Надо отметить, этот сомнительный дар Владимир получил по наследству от матери, директора районной библиотеки, Любови Дмитриевны Тарновской.

В неполные семнадцать лет Люба Тарновская вступила в марксистский кружок, увлеченная страстными речами чубастого рабочего агитатора. Сверкая мрачноватыми синими глазами и захлебываясь от гнева, он клеймил жестокий царский режим, и, смеем предположить, именно эти глаза и пленили юную трогательную Любочку, а вовсе не разоблачение самого режима, который лично ей, дочери почтенного профессора словесности и потомственного дворянина, не сделал ничего плохого.

Еще неизвестно, как бы продолжилась сия романтическая история, но ровно через месяц после вступления Любы в революционную борьбу весь кружок арестовали по доносу мелкого и никчемного провокатора. И вот тут впервые проявило себя Любино везение, впоследствии плавно перешедшее к ее единственному сыну. Через два часа после ареста подозреваемую Тарновскую, единственную из всех незадачливых марксистов, без всяких объяснений отпустили домой. «По малолетству» – как значилось в протоколе, хотя не исключено, что здесь также сыграла роль крупная сумма ассигнаций, принесенная в участок онемевшим от ужаса Любиным отцом. В тот же вечер Любу отправили в загородное имение, причем не отцовское, а тетки со стороны матери, чтобы даже фамилия не напомнила стражам порядка о неудавшейся революционерке. Впоследствии оказалось, что эта скромная и скучная деревенская усадьба сберегла Любу и от повторного ареста, и от грянувшей вскоре революции, и от сыпняка, который страшной зимою 1918 года в одну неделю скосил маму и папу в их нетопленом питерском доме.

В том же году летом, после экспроприации теткиного имения крестьянами, Люба вернулась в Петроград, в навеки опустевшую квартиру. И вот когда казалось, жизнь ее сломана безвозвратно и ничто хорошее уже никогда не может случиться, бесцельно бродившая по городу безвестная и никому не нужная гражданка Тарновская наткнулась на митинг у Зимнего дворца. Слов страстного худющего оратора было не разобрать за шумом ветра, но Люба и не нуждалась в словах. Она бы из тысячи тысяч узнала эти синие единственные глаза, все так же неукротимо горящие из-под поредевшего и побелевшего чуба!