Дама номер 13 - Хосе Карлос Сомоса Страница 45

простонать

и вернулся в кровать, и лег на спину, прежде чем погрузиться в неподвижность нового дня.

И вдруг пришло понимание: его пытали не в первый раз. И не в первый раз его убивали.

В отчаянии Рульфо попытался было что-то сделать, но Сесар не дал ему накрыть лицо старика подушкой. «Тебе не удастся убить его, – сказал он. – То есть, ну да, ты его задушишь… а стих Мильтона будет оживлять его еще и еще раз, – ты что, не понимаешь?»

Еще и еще раз. В том числе возвращая сознание. Возвращая рассудок. Чувствительность клеткам его тела. Которые будут готовы к следующему разрушению.

Что ты чувствуешь, когда тебя бесконечно терзают стихи?

– Поэзия нас обманула, – вновь заговорил Сесар своим беззвучным голосом. – Представь себе детей, которые играют с ракетой, понятия не имея, в чем ее предназначение. К примеру, они говорят: «Какого она яркого цвета!» Ну и начинают строить что-то похожее. Они так и останутся в неведении относительно ее реальной опасности, но им до этого нет никакого дела. Наоборот, они просто в восторге, что играют с такими красивыми штуками. – Пауза. Самолет начал снижаться. – Детей звали, среди прочих, Вергилий, Данте, Шекспир, Мильтон, Гёльдерлин, Китс… А они заметили играющих детей и стали подзуживать их: играйте, дескать, еще… потому что внезапно одна из этих рукотворных штук срабатывала… А ребенок, сделавший ее своими руками, ничего об этом не знал… Да, даже мой дед их заинтересовал, это точно… Оказывались ли стихи власти самыми красивыми, самыми лучшими?.. Нет. Мы каждый раз, сочиняя стихи, играем со смертью. Заигрываем с запредельным ужасом всякий раз, когда говорим… Слова и слова, составленные наудачу… Подумай только, сколько их: слова попугая, ребенка, актера в театре, преступника, его жертвы… Слова, создающие реальность… Звуки, способные разрушать или созидать. Почва звуков, мир звуков, в котором поэзия обладает наибольшей силой… Что бы произошло, если бы ты или я получили способность контролировать этот мир, такой хрупкий мир, Саломон?.. Это почти то же самое, что спросить: что было бы, если бы мы превратились в богов? И это как раз то, что есть они.

Легкий толчок указал на то, что они приземлились. Но голос Сесара, однако, еще на мгновение задержался в воздухе.

– Знаешь что?.. Правы были те, кто полагал, что поэзия – это дар богов…

Встреча должна была состояться через три дня, но он не сказал об этом Сесару. Даже дал ему понять, прощаясь в аэропорту, что, возможно, они больше ими и не заинтересуются. Но догадывался, что Сесар ему не поверил.

Остаток субботы Рульфо провел запершись в своей квартире. После обеда просто улегся на кровать с бутылкой виски в руке, хотя и вставал несколько раз, пошатываясь, чтобы проверить карманы пиджака и удостовериться, что фигурка все еще там. Он никогда с ней не расставался – считал, что она – то единственное, что дает шанс на спасение.

«Они могут получить ее обратно, только если мы сами ее отдадим».

А если этого не сделать? А если он использует ее как разменную монету, потребовав взамен, чтобы эти создания оставили его в покое? Более того, что, если он не пойдет на это свидание?

«Они убьют нас. Но сделают это не быстро».

«Что ты чувствуешь, когда тебя бесконечно терзают стихи?»

А если он поедет к Ракели и они вместе сбегут, забрав с собой имаго? А если он пригрозит им, что уничтожит фигурку? Но сколько времени сможет он выдержать, сопротивляясь таким образом?..

«Они не люди. Ведьмы».

Он снова поднес к губам бутылку. Мир постепенно окрашивался в приятный янтарный цвет.

«Если ты пойдешь на свидание, они убьют тебя».

А если он будет бороться? Если окажет сопротивление? Если встанет у них на пути? Но, бога ради, как, каким образом? Любой стих мог сделать его беззащитным. Почему Лидия Гаретти больше ему не помогает?

Раушен. Его разыскания. То, что он нашел, и стало, возможно, причиной, по которой он был приговорен к немыслимым мукам… Сесар об этом и говорил: единственный шанс, который у них оставался, – это обнаружить то же, что нашел Раушен, но лучше этим воспользоваться. Теперь все зависело от того, сумеет ли его старый профессор найти в файлах австрийца хоть какую-нибудь зацепку.

И с этой надеждой Рульфо закрыл глаза.

Клиника, без всякого сомнения, была частной. По обе стороны стеклянных дверей стояли две небольшие елочки рождественского вида, двери распахнулись, подчиняясь беззвучной команде сенсорного датчика. Войдя, Рульфо оказался в вестибюле. Вместе с ним вошел кто-то еще. Он проследил взглядом и увидел самого себя – отражение в огромном зеркале. И понял, что он голый, совершенно голый, но это его нисколько не удивило. «Это сон», – пояснил он себе.

Он прошел вглубь вестибюля, потом по коридору. И остановился перед дверью в комнату, на которой висела табличка с номером тринадцать. Открыл дверь.

Комнатка оказалась небольшой. Свет в ней был, он падал откуда-то с потолка. Не было ни мебели, ни каких-либо других предметов. И было холодно. Холод ощущался как странный – ледяное дыхание, которое усилилось, когда он сделал несколько шагов вперед. Но почему эта комната, голая, как и он сам, производила на него такое тягостное впечатление? Он предположил, что причиной послужила не только низкая температура, но никакого очевидного объяснения не находилось. Комната была абсолютно пустой, и ничего угрожающего в ней не было.

Еще одно зеркало – на стене напротив двери – удваивало его фигуру. Он потер руки – Рульфо в зеркале сделал то же самое. Два облачка пара поднимались над двумя ртами.

Он подошел к зеркалу, приблизившись к стеклу настолько, что в какой-то момент его дыхание платиновой дымкой затуманило отраженные в зеркале черты. Задержал дыхание, и туманное пятно стало съеживаться, но на этот раз за ним проступали не его собственные черты, а лицо Лидии Гаретти. На ней был узкий вечерний костюм с отворотами жакета цвета фуксии – тот самый, с ее портрета; между холмиками грудей поблескивал золотой паук.

– Это знает пациент из комнаты номер тринадцать, – сказала она, устремив на Рульфо пристальный взгляд. Ее синие глаза излучали столько света, что казались частью зеркального стекла.

– Лидия… – Рульфо протянул руку, но его пальцы коснулись не кожи, а непреодолимой преграды стеклянной поверхности.

– Пациент из комнаты номер тринадцать, – повторила она, отступая. – Разыщи его.

– Подожди! Что ты хочешь сказать?..

Лидия Гаретти уходила в темноту, в глубину зазеркалья. Вдруг Рульфо понял, что она хотела бы остаться и сказать ему о чем-то еще, но ей что-то помешало. Чье-то присутствие, там, у него за спиной. Страх сковал его члены. Его охватил такой ужас, что он был не в силах повернуть голову. Не был способен посмотреть назад. Там кто-то есть. Пациент комнаты номер тринадцать. Позади меня.