Юби: роман - Наум Ним Страница 45

Григорий далеко не сразу отдал должное ценности этого подарка. Он довольно небрежно засунул сложенную газету в карман мундира. Тимоха еще раз предупредил лейтенанта о том, что обращение с подарком требует аккуратности.

– Понял – не волнуйся, – чуть заплетаясь языком обещал Григорий. – «Красная звезда» не попадет в чужие руки. Я ее съем. Прежде чем меня возьмут в плен – съем без остатка. На завтрак… А у тебя «Правды» нет? Ее бы на обед…

Самое смешное в том, что Тимоха действительно хотел подарить еще и «Правду», но решил, что для начала хватит.

Это были экземпляры из фальшивого тиража газет «Правда» и «Красная звезда». Верстка, гарнитура и все тончайшие газетные прибамбасы были, как и у настоящих, точь-в-точь. Этот подарок советским воинам сбацали не сотрудники какого-то могущественного ЦРУ, а итальянские журналисты-леваки на свой страх и риск и на ими собранные деньги. Они отнеслись к задуманному предприятию очень добросовестно и даже тиражи отпечатали в типографии Ватикана, потому что, по их сведениям, в этой типографии точно не было гебешных агентов – ватиканские издания мало интересовали вездесущую гебню.

Но тогда всего этого ни Тимоха, ни тем более Григорий не знали.

Тимоха, естественно, грешил на западные разведки, но все равно это лихое дело ему было по сердцу.

Он попробовал еще раз предупредить об осторожности, но махнул: не маленький – разберется.

И Григорий разобрался, узнав много неожиданного об этой войне и о том, как именно воины-интернационалисты отдают свои интернациональные долги. Его отношение к армии все более кристаллизовалось в непроходимую ненависть. И не только к армии.

Еще Тимоха подарил Григорию самые моднючие солнцезащитные ненашенские очки в пол-лица. Потом эти очки спасут Григорию глаза, прикипев оправой к бровям и скулам и выдержав выгнутыми стеклами невыносимый огненный жар.

В последний день Тимоха отвез Григория куда-то почти за город и завел в самодельную церковь, прозябающую на общем негласном попечении местных верующих стариков и военнослужащих, которые по анкетам значились комсомольского вероисповедания поголовно…

Святые лики были намалеваны прямо на стенах подвала грубо, но выразительно – смотрели не менее строго, чем в особом отделе, и, так же как и там, просить о снисхождении казалось бесполезным. По всему видно, лики эти малевали комсомольцы, оформители боевых листков, набившие руку на физиономиях непримиримости.

Григорий, тем не менее, долго выбирал святого понадежнее и поприветливее, который точно уж доставит его просьбу Верховному распорядителю всей жизни.

Как показало будущее – выбрал неудачно.

Ранним утром следующего дня Григорий болтался в брюхе военного транспортника, оставляя далеко-далеко мир, наполненный прекрасными невозможностями.

Про свой непереносимый душевный груз Григорий Тимохе так и не сказал – не решился.

* * *

Григорий жил калекой задолго до того, как его покорежило огнем афганской войны. Все случилось еще в абитуриентскую пору в танковом училище. В какое-то утро его проводили в комнатку за неприметной дверью безо всяких обозначений. Кабинет оказался неожиданно просторным.

Перед внушительным письменным столом возвышался дядька в штатском, совсем и не старый, но уже заматеревший загривком и крестцом, приближаясь к земле и всему земному. Перед ним стоял никудышник из одной с Григорием казармы, и Григорию было велено встать рядом.

Глаза дядьки буквально навалились тяжестью на Григория, а потом медленно переползли на соседа.

– Так, значит, сексотить любишь? – спросил дядька, наново перевалив взгляд на Григория.

– Любит-любит, – подтвердил никудышник. – Сам говорил…

– Тебя не спрашивают, – взревел дядька. – И вообще – пшел вон! И что это мы молчим? – совсем другим, фальшивым голосом спросил он Григория. – Это ж надо такое придумать! – В голосе его слышалось возмущение, возможно, тоже фальшивое. – А вы знаете, юноша, что означает слово «сексот»? Это вам отнюдь не всякое там тыр-пыр, – шоркал дядька по ушам. – Не какие-то удовольствия взад и вперед. Это означает – секретный сотрудник, невидимый боец органов.

«Невидимый боец невидимого фронта, – мысленно каламбурил Григорий. – Призрак призрака…»

– А сколько таких бойцов сложили светлые головы, чтобы вы, юноша, могли свои тыр-пыр?.. Сколько падших товарищей, которых вы оскорбили невыносимо как?

Григорий стоял, изображая сочувствие и понимание, но в душе веселился. Напрасно веселился. Скоро к дядьке присоединились двое его коллег, и теперь они уже втроем наперебой возмущались неблагодарностью подрастающего поколения.

Сначала у Григория заболела голова, потом ему стало страшно, что эти изверги и вправду сделают с ним все, что обещают… даже если и не все, а только половину – хватит нахлебаться. Он уже представил, как его вышибают с экзаменов и отправляют служить в самую «засратую» часть Союза, а впереди его пускают слушок, что он стукач и педераст в придачу…

– И устроят тебе там такую развеселую жизнь, – грозил третий дядька. – Педерасты – это там всякому надо, – подхватывал второй. – Собственной задницей будешь – как это ты говоришь? – сексотить… – закончил угрозу самый первый, видимо, и самый главный.

Потом голова стала просто раскалываться, выдавливая глаза и тошноту. Когда за окном стали сереть сумерки, он подписал нужные им бумаги. По словам особистов выходило, что отныне и навсегда он секретный агент особого отдела по кличке Красавчик.

«А может, и не навсегда? – вяло предполагал Григорий, двигаясь в казарму. – Что-нибудь придумаю… Сорвусь…»

Он видел себя какой-то сверкающей и ловкой рыбиной, которая лихо скользит, уворачиваясь от многочисленных рыбацких приманок, а был почти дохлой рыбешкой на ржавом гебешном крючке.

* * *

Григорий не оставлял надежд вырваться на свободу. Не только мечтал, но и планировал какие-то решительные действия. Первое из таких безумств он предпринял чуть ли не сразу после вербовки.

Нагло и не смущаясь возможных свидетелей он ввалился в кабинет особиста и заявил, что решился на саморазоблачение. Именно так: он расскажет всем курсантам, как его вербовали, и объявит, что, независимо от планов особистов, он лично стучать на товарищей не будет.

– И что вы мне сделаете? – нагло улыбался Григорий. – Сейчас вы меня пугаете тем, что расскажете всем о моем стукачестве. А чем вы меня испугаете, когда я сам расскажу?

Напрасно он улыбался (а в душе так и торжествовал своим придумкам). Ему быстренько объяснили, что разглашение данных о секретном сотрудничестве с органами является, по сути, разглашением государственной тайны и наказывается в соответствии… Ну, вы поняли…

– Так вы же сами грозились, – ничего не понимал Григорий. – Грозились разгласить…

– Мы не грозили, а предупреждали, – поднял вверх палец особист. – И не разгласить, а намекнуть. Чувствуете разницу?..