На берегу неба - Василий Голованов Страница 45

Потом я спустился на улицу и в ближайшем ларьке взял выпивки. Стало легче. Позвонил домой, надеясь, что все еще развеется, как кошмарный сон.

– Зачем ты звонишь? – спросила жена. – Ведь мы тысячу раз обо всем переговорили… Я слышал, как где-то в глубине квартиры, дальше ее голоса, истошно орут дети. Мне наплевать, что она говорит, я только знаю, что двое детей остались беззащитными.

От этого – чувство соучастия в тяжком и жестоком преступлении.

Теперь я привык к одиночеству. Я уже не замечаю, как оно уродует меня. Но сегодня случилась странная вещь, которая заставила сердце заболеть с прежней силой. Несколько ночей и утр, которые я провел у своего друга-фотографа, автоответчик молчал. Сегодня, когда я вошел в начале первого ночи, телефон неожиданно зазвонил. Я выслушал автоответчик, настроенный на громкую связь, и очень хороший, нежный женский голос передал в пустоту: «Андрей. Это Люба. Я просто хотела узнать, как у тебя дела. Если сможешь, позвони мне, я сижу дома и работаю». Вот, послание дошло, но не мне. У меня ощущение, что я сижу в куче обрубленных телефонных проводов: нет связи. Ни с кем. Эта Люба несчастна. Андрей ей не позвонит. И мне никто не звонит.

Если душа не востребуется, человек умирает. Видимо, от тоски.

Я никогда не думал, что придется надеяться на Господа и вверять свою судьбу в его руки. И молить его о том, чтоб отыскал тебя и позвал за собой в этой кромешной тьме. Не по автоответчику, а так, как это бывало с раскаявшимися разбойниками. Мистика не входила в мою жизнерадостную жизненную программу. И однако…

Тот, кто знает, что Творец не допустил ошибок в Творении, избавлен от мелочных придирок.

Тот, кто знает, что у Него нет любимчиков, когда Он наделяет удачей, избавлен от зависти.

Тот, кто знает, из чего он создан, свободен от гордыни.

Дети позволяют острее чувствовать Бога. Подарки, одежки, кашки, какашки – все это Бог не случайно включил в жизненный план человека, и надо быть благодарным ему за это. В одиночестве я остро завидую многодетным семьям. В одиночестве непросто быть взрослым.

В одиночестве в сто раз труднее и в сто раз важнее терпеть. Чтоб никто вокруг не догадывался, что ты так отчаянно одинок.

А так-то бы – зачем? Видел достаточно, сделал достаточно, покуражился достаточно… Что еще? Не хватит ли? Точка? Эпитафия?

Не-е-т, – говорит жизнь. – Этак каждый могёт. А ты давай, поживи…

Я вижу, как многих именно на этом повороте истирает в порошок.

Меня самого истирает в порошок. Я не могу передать, как мне все надоело. Надоело беспокоиться, выяснять отношения. Ходить на работу, видеть их лица, пить, курить, есть, надевать свою старую куртку. Видеть, что она не хочет понимать, убеждаться, что сам не способен. Надоела трусость одних, коленца других и морды третьих, надоело звонить Н. и глупо надеяться, надоело мерзнуть, ходить в жмущем ботинке, чувствовать, как разрушаются зубы, переводить пиво в мочу, просыпаться утром и убеждаться, что ты опять вчера пил. Надоело быть вечно принимаемым не за того, надоело безденежье, надоел этот город, эта квартира и та квартира, надоела слякоть на улицах, этот подъезд, крики женщины сверху и соседей за стеной, собственная судорожность, ощущение несчастья. Надоело надменство одной компании друзей и пьяная солдатчина другой, собственное желание преуспевать, соединенное с неспособностью к преуспеванию, моя бесконечная раздвоенность. Надоело все. Я сам себе надоел. Безверие надоело. Болтовня. Нелюбовь.

Как хочется. Быть любимым – женой, детьми. Любящим. Наполненным. Трезвым. Обращенным к Господу. Сидеть на песке, лежать на песке, идти кромкой берега. Слышать стрекот кузнечиков. Колокола. Фотографировать. Встречать умных, интересных, дружных людей. Устраивать застолье. Варить холодец. Быть сильным и великодушным. Нырять с головой. Видеть пузырьки. Выныривать. Видеть ее счастливое и радостное лицо. Целовать ее. Украдкой позволять себе ласку более откровенную. Никому ничего не объяснять. Слышать, как, играя, радостно повизгивают дети. Работать. Думать. Ощущать. Смотреть и видеть. Идти вперед. Не к успеху – к просветлению. Не сомневаться в друзьях. Радостно выйти из дома, увидеть чистый белый снег. Или солнце, предвещающее весну. Слушать прекрасную музыку. Ходить с любимой на концерты и в театр. Никогда не ссориться с нею. Купить дом. Врасти в землю. Развести пчел. Потом. А пока сидеть на подоконнике в подъезде и знать, что нет более близких людей, чем она и я. Посмотреть «Не горюй». Спать 12 часов в сутки и работать 12 часов. Путешествовать, любить и работать. Сидеть рядом, мечтать, строить планы, любоваться ею и гладить ее. Слышать, как она произносит слово «любимый» голосом любимой и верит в то, что я отправляюсь в новый поход…

Слышу, как в коридоре кто-то пинком открывает дверь, бормочет что-то, после чего дверь в соседнюю квартиру сильно хлопает. Сынок моих новых соседей явился пьяный. Из-за тонкой стены-перегородки слышится короткий жестокий разговор, после чего – удар.

Ударчик не из слабых, – констатировал я.

– Я же тебе сказал, – произнес низкий от гнева голос. – Я тебя предупреждал… Я предупреждал?

Не хотел бы я испытать того удара, который последовал следом.

– Я предупреждал?

Это уже не по морде даже. Это как по мясу. Тут впервые другой голос закричал: «Не надо, больн-а!»

– Больно? – сказал голос соседа Гриши. – Ну, это только начало. Я же сказал: жалости не будет.

– Мне больна-аа!

– А я, б…дь, сказал: жалости не будет…

Я вышел на площадку и позвонил в соседнюю дверь.

Гриша почему-то почти сразу открыл.

– Слушай, ты его убьешь ведь. Сгоряча, – сказал я. – Если хочешь, пойдем ко мне, чайку-кофейку… А то не ровен час… Под горячую руку…

– Спасибо. Спасибо, – сказал Гриша. – А что, слышно? Какое там под горячую руку… Мне 52 года… А ему 27. Подонок… Телевизор из дома унес…

– Ладно, так или иначе, остановись.

– Спасибо.

Я вернулся в свое прибежище и поставил «Уленшпигеля» на видео.

Мне казалось, что фильм снят обо мне; о нас, какими мы когда-то были, когда только еще познакомились, о нашей свободной и не знающей преград любви. Только в этих квартирах с нами сделали что-то, и мы забыли про это. Заболело сердце. Я накапал корвалолу и выпил. Подумал, позвонить Вике, что ли. Я всегда ей звоню, когда на душе хреново. Помню, перед разводом мне казалось даже, что стоит ей позвонить – и все образуется. Может быть, я даже влюблюсь в нее, и вся моя жизнь чудесно изменится…

Тогда я позвонил Вике и предложил ей посидеть где-нибудь.

Мы встретились в «Китайском летчике Джао». Тогда это был модный подвал, хотя ничего специфически китайского там не было. Просто на стенах, крашенных синей краской, висели расчерченные маршруты всемирных перелетов китайского летчика Джао Да, пропеллер, и сам он – деревянная фигурка в деревянном самолетике. Ну, еще вещи. Перчатки летчика, шлем и очки летчика, ботинки летчика и кусок пропеллера его самолета. Еще там выступали всякие модные группы, играли рок, атмосфера была веселая, шумная, располагающая к непринужденной доверительности.