Изгой - Сэди Джонс Страница 45

— Знаешь, тебя ведь могут посадить в тюрьму за то, что ты шпионишь, — сказал он, а она посмотрела на него широко открытыми глазами и начала отступать в сторону кустов.

Он не хотел, чтобы она уходила, но то, как она пятилась, выглядело очень забавно, и он рассмеялся, а она скорчила ему гримасу и споткнулась обо что-то, и он снова засмеялся. Она скользнула в темную гущу кустов и исчезла. Он слышал, как она убегала.

Удивляться было нечему; небольшое цирковое представление, на которое приходят поглазеть все местные дети. Что ж, ему было все равно. Он вернулся к теннисной стенке, но теперь это занятие показалось ему бессмысленным, поэтому он лег, закурил и стал думать о том, что нужно бы в ближайшее время найти какую-то работу, иначе у него закончатся сигареты и он сойдет с ума.

Ранним вечером Льюис, как в детстве, пошел к воротам встречать своего отца. Он шел по подъездной дорожке в густой тени деревьев и смотрел, как в поле перед ним садится солнце. Он целый день пробыл под его лучами и теперь чувствовал свою кожу живой, а в тени ощущалась приятная прохлада. Он услышал приближение машины еще до того, как увидел ее, а потом она выехала из-за крутого поворота, притормозила и остановилась. Стекла были опущены, и Джилберт наклонился к нему через пассажирское место; лицо его после поездки было разгоряченным, а шляпа лежала на сиденье рядом с ним.

— Льюис! Что ты тут делаешь?

— Я подумал, почему бы не встретить тебя?

— Зачем?

Льюис открыл дверцу и сел в машину, аккуратно подняв отцовскую шляпу.

— Папа…

— Чем ты занимался целый день?

— Ничем.

— Вообще ничем?

— Я был в саду.

— Целый день?

— Большую его часть, сэр. Послушай, я хотел тебе сказать…

Джилберт взял свою шляпу у него из рук и положил ее на приборную панель перед собой.

— О чем?

— Я хотел извиниться.

— Ты уже сделал это. Мы получали твои письма.

— Я не совсем об этом.

— Тогда о чем?

Наступила пауза.

— Что, Льюис? Я уже говорил тебе, я рассчитываю, что все изменится, что ничего такого, как было, больше не повторится, что… — слова застряли у него в горле — то, что ты с собой делал…

— Нет! Перестань!

— Тогда о чем ты хотел мне сказать?

— О том, что я вернулся сюда, чтобы…

— Чтобы — что?

— Чтобы изменить все к лучшему.

Слова, произнесенные вслух, оказались пустыми; когда он произносил их про себя, они звучали смело и обнадеживающе.

— Хорошо, тогда докажи это нам. Докажи это.

— Да, сэр.

Джилберт тронулся с места, и машина медленно покатила по дорожке. У дома он остановился, и они оба вышли. Здесь он оставил Льюиса и вошел в дом, не сказав больше ни слова.

Льюис привык ждать и ничего не делать; для себя он выяснил, что заниматься этим было проще, лежа на своей кровати. В Брикстоне это вошло у него в привычку: сначала спортзал, попытка измотать там себя, устать, а затем лечь на свою койку, и ждать, и находить силы, восстанавливаться. Он лежал на койке в своей камере, не двигаясь, и отпускал свой мозг — сочинял разные истории, представляя себе места, о которых читал в книгах. Но теперь он находился дома, и когда его сознание куда-то уплывало, ни к чему хорошему это не приводило.

На улице не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, жара сделала его беспокойным, он лежал в полудреме, потел и вспоминал о том, как возвращался со станции и как увидел Тамсин. Он думал о ее запястьях над краями белых перчаток, о том, какие они золотистые, и выше руки тоже были золотистыми; он думал о щели под ее запястьем, там, где оно пряталось в перчатку, и воображал маленькую темную ложбинку, тоньше, чем палец, которая уходила на ее ладонь.

Снизу послышались громкие голоса. Сначала голос Джилберта, потом Элис. Дверь комнаты Льюиса была немного приоткрыта, и, когда Элис подошла к лестничной площадке, он смог четко разобрать слова.

— Я бы сказала, что это мое личное дело, Джилберт! Я бы сказала, что даже выглядеть дешевкой — это мое личное дело!

Льюис подошел к двери. Теперь он мог видеть ее со спины, она стояла перед лестницей. На ней было темное вечернее платье с глубоким вырезом на спине, волосы подняты, на обнаженной шее красовалось жемчужное ожерелье. Рука в перчатке лежала на перилах. Тут он услышал голос Джилберта:

— Элис, все дело в том, что считать приемлемым. Если ты хочешь, чтобы каждый мужчина, находящийся в комнате…

— Совсем не каждый! Просто…

— Довольно!

— Почему бы тебе…

— Ради всего святого! Давай сменим тему. Это бесконечный разговор!

Она резко повернулась, и он увидел ее слезы. Она заметила его, и он закрыл дверь. Он не хотел ничего этого знать. Он не хотел видеть ее такой и не хотел ничего знать об их отношениях с его отцом. Они редко спорили, раньше оба всегда были вежливы. Он прислонился к двери и слышал, как она прошла в свою комнату и дверь за ней закрылась. Он подождал, и вскоре после этого они ушли.

Если не считать того, что он один раз спускался в кухню, чтобы перекусить, остаток вечера он провел в своей комнате; здесь ему было уютнее.